Вместе с Samsung CityDog.by делает проект «Новаторы» – о людях, которые поменяли Минск. Очень часто мы об этих людях не знаем.
При хорошей рекламе и мировой раскрутке он мог стать не менее известным, чем Марк Шагал. Но «благодаря завистникам» выставлялся только в своей мастерской и не дождался дня, когда его картины увидят массы. Сегодня Израиль Басов – классик белорусского искусства, которого перестали считать формалистом и признали гением. А его картины – это еще и удивительный по красоте Минск.
Приглушенный свет, пять залов, около сотни работ. Яркие краски, широкие мазки, прямые линии, плавный переход цветов, наслоение красок, сохранивших ворсинки из кисти художника, и появившиеся от времени трещины, к которым так и хочется прикоснуться рукой. Вот пожилая женщина в очках задумчиво смотрит на «Свислочь», чуть дальше от нее школьник спрашивает у мамы, что это за дядя, а влюбленные застыли перед такой же парой, как и они сами.
Матвей Басов – младший сын Израиля Басова, которого часто называют неоэкспрессионистом.
– Мастерская отца была как половина зала, в котором мы сейчас находимся, – осматривая помещение, откуда начинается экспозиция выставки, говорит сын художника Матвей Израильевич. – Сначала вместе с отцом по соседству творил старый художник Лев Лейтман. Затем он переехал, и к нам перешла вторая часть мастерской.
Помню ее серые стены, широкие окна и постоянный беспорядок на полу. Ведь когда папа начинал писать, он так погружался в себя и в работу, что не замечал никого и ничего вокруг. Мог и в краски наступить, а потом так и ходить, оставляя за собой цветные следы. Я тоже стал таким.
В мастерской отца зарождался белорусский авангард. Находилась она в здании напротив ГУМа. И там в 1965–1966 году собирались на сегодняшний день известные художники, такие как Кищенко, Щемелев или Крепак. И я тоже присутствовал на этих посиделках, где все разговоры были только об искусстве. Политика никого не интересовала. Но сам я никогда не приходил в мастерскую, так как не хотел мешать отцу работать. И ждал его приглашения.
Почему Израилю Басову снился Минск
Родился Израиль Басов в Мстиславле в семье искусного портного Матвея Мошевича, которого называли художником своего дела. Что мальчика ждет непростая судьба, стало понятно с раннего детства. Он мог захлебнуться в пруду, если бы мама – Мария Григорьевна – не успела вытащить его в последний момент. И мог погибнуть в начале войны, когда покидали горящий город и встретили немцев. Они не стали стрелять, а просто прогнали случайно повстречавшихся евреев.
– Во время войны отец служил в трудовой армии по состоянию здоровья. А в 1944-м его демобилизовали, чем, собственно, и спасли жизнь. Потому что у него был порок сердца, и он просто мог там умереть. После службы отец нашел родителей, и, когда было можно, они вернулись в Мстиславль. Но дом, где они жили, сожгли немцы. Их больше ничего там не держало, и они решили перебраться в Минск.
Минск был мечтой отца. Он часть жизни прожил в небольшом местечке и всегда мечтал переехать в большой город: в Минск или Ленинград. Ему даже снились об этом сны, и отец часто говорил родителям: «Сегодня мне снова приснился Минск». Именно поэтому семья и решила перебраться в столицу. Да и дед был замечательным портным, его сразу взяли на работу и дали барак на улице Красноармейской.
Это было длинное деревянное помещение площадью 20 метров, где в каждой комнате была печка. Всего на Красноармейской стояло три таких барака, отгороженных забором от других построек. Во дворе находилось общее для всех удобство. Сначала отец жил там с родителями, а когда женился, привел туда маму. Это был 1946 год. Через год родился мой старший брат Борис, а в 1950 году я.
Нам с братом там нравилось. Помню, рядом с бараками находилась свалка, где когда-то вешали немцев. Детям было интересно там бродить, что-то откапывать. Мы делали там шалаши, играли. Но нам всегда за это влетало. Ведь мама только постирает одежду, наденет на нас все чистое, а мы сразу же ее и выпачкаем. Однако было здорово.
До 1959 года. Потом бараки снесли, и мы переехали на «Шарики» – район шарикоподшипникового завода. Это было уже менее интересно. Но зато я помню, что мы оттуда с друзьями ходили в Тростенец. Мы видели и здания, где людей мучили, и печи, где их сжигали. Нас оттуда гоняли, но мы смогли увидеть, каким был лагерь смерти.
Город-мечта, космополитизм и бунт студентов
У отца, когда мы жили в бараке, тоже было свое любимое место. В пяти минутах от нашего дома находилась Свислочь. И он постоянно ходил туда писать картины. А вот это наша родная улица Красноармейская, а здесь изображен город. Вообще, можно делать целые выставки этюдов старого Минска до 1964 года.
«Улица Красноармейская», 1967-1968.
Спуск к парку Горького.
Отец очень любил Минск. Его ожидания при переезде полностью оправдались. Город поднял отца, и он всегда говорил: «Минск меня спас». Когда только приехали, отец поступил в художественное училище. Это был первый послевоенный набор, куда входили Савицкий, Щемелев и остальные наши известные художники. Великолепная школа, замечательные педагоги, такие как Ахремчик, и любимый город вдохновили отца, и он начал много писать.
Сначала это были этюды, а потом они перестали его устраивать. Отец стал ходить и делать наброски. Затем по ним писал в мастерской картины. А чуть позже стал полагаться только на свое воображение. Но большинство работ так или иначе связаны с Минском. Только сперва это была натура, а потом обобщенный образ города.
Идеальный мир отца нарушила советская система. Когда он учился на последнем курсе художественного училища, его обвинили в космополитизме. Состоялось большое собрание. Если бы отца исключили, всю семью ждал бы концлагерь, и неизвестно, остался бы кто-нибудь из нас в живых. Отца спасли студенты. Они хорошо его знали и верили, когда он на собрании говорил: «Я не понимаю, что такое космополитизм». Они выступили в его защиту, и отца оставили.
После училища отец, как и многие другие художники, устроился на работу в Минский художественно-производственный комбинат Худфонда БССР. Там ему не очень нравилось, так как нужно было писать все подряд, а отцу это было очень сложно. Но зато все лето он оставлял для себя и Минска. Он так и говорил: «Лето я оставляю для того, чтобы писать Минск».
«Городские крыши», 1961.
«Окраина», 1965.
«Утро», 1970.
«Кирова», 1972.
За что Израиля Басова не любили художники, и почему его работы снимали с выставок
– Выставляться отец начинает в 1953 году. Его работы принимают, они интересны. Но ненадолго. В 60-е годы ему уже было неинтересно писать этюды, и он стал искать что-то новое. И, как только отец это нашел, работы перестали принимать.
Новое искусство Израиля Басова считалось формализмом. Отца не пускали из-за этого на выставки, снимали с экспозиции старые работы. Ему говорили, что его искусство – западное, а соответственно, «не наше». Время было такое. Все, что не подходило под систему, считалось формализмом и западным.
С отцом перестали заключать договоры, не давали нормально работать. Началась трудная жизнь, не хватало денег. Мы и так после смерти дедушки – его сбила машина, когда он шел на работу, – остались без средств к существованию, а тут вообще край. И, наверное, голодали бы, если бы мама не работала в две смены, чтобы прокормить семью.
И только маме удавалось успокоить отца, когда у него сдавали нервы. Морально это было для него очень тяжело. Его постоянно громили в прессе, продолжали снимать с выставок. А он все равно писал. Я помню, везем с ним на троллейбусе картину во Дворец искусств, а через пару часов едем забирать. Работы были отвергнуты, чтобы их не смог посмотреть выставком. И кто это делал, ЦК? Нет, сами художники.
– Завистники, – раздается у нас за спиной женский голос. Обернувшись, видим пожилую даму в очках.
– Конечно, тогда так и было, – соглашается с ней Матвей Израильевич.
Оказалось, что собеседницу зовут Ирина Ивановна. Она врач-окулист и часто ходит на выставки. Любовь к живописи маленькой Ире привила мама. Она работала учительницей рисования в Несвижской семинарии и приносила дочке свои работы, когда та болела. Девочку завораживали эти картинки, и они же спасали во время немецкой оккупации. Ведь нужно было сидеть очень тихо, что для ребенка двух-трех лет непросто.
– Врачи любят искусство, – попрощавшись с собеседницей, отмечает Матвей Басов. – Я много встречал их на выставках. А еще мне нравится, что приводят детей. Посмотрите, сколько их здесь сегодня, – это очень здорово. Я доволен. Ведь воспитание, в том числе эстетическое, начинается с маленького возраста.
«Когда-то художник Израиль Басов никого не интересовал, а сегодня…»
За разговорами и воспоминаниями мы проходим три части экспозиции. И попадаем в зал, где собраны работы Израиля Басова за 1970–1980 гг. – самый тяжелый период в жизни художника. Об этом свидетельствуют и более темные краски по сравнению с ранними работами, резкие линии, настроение и образы.
– Самым болезненным для отца стал 1968 год. Ему должно было исполниться 50 лет, и Союз художников начал готовить ему персональную выставку. В те годы это было негласным правилом что ли – устраивать художникам-юбилярам индивидуальные вернисажи. И вот отец уже отдал работы, их оформили, а потом Союз художников заявил, что выставка будет закрытой, без участия публики и прессы. Естественно, отец отказался. Это было издевательство. Поэтому он и картины несколько лет не носил на выставки, так как знал, что все равно не возьмут.
«Воспоминание», 1968 год.
Отец запирался один в мастерской. Перестал пускать к себе практически всех. Ведь к нему любили приходить художники, которые заворачивали его на выставках, но при этом хотели посмотреть, что он там делает. Завистники. Отец после говорил: «Я понял, что мне вредны их визиты. Ничего хорошего мне это не дает». А они все равно пытались пролезть в мастерскую. А вот сделать выставку для людей, чтобы, как сейчас, они пришли и посмотрели, не разрешали.
Часто мы все вместе ездили в Ждановичи. В те годы это была еще деревня, похожая на те, что находятся сейчас за 200 километров от Минска. Родители практически каждое лето снимали комнату у кого-нибудь в доме, и мы там жили. Так делали многие художники. Комната была небольшая, спали на раскладушках. Но природа и река рядом это скрашивали. Ждановичи собирали вместе все, что любил отец: семью, живопись и природу. Было весело и интересно.
Последние годы отец стал болеть, и ему было тяжело работать. Он уже не мог ходить в мастерскую и писал дома. Для этого я оборудовал на кухне специальное место, чтобы можно было поставить холст. Вот эти работы как раз созданы в тот период.
Например, его «Красный пейзаж» 1993 года. Это совершенная форма. Поясню. У Малевича есть «Черный квадрат», к которому все придираются и будут придираться, пока существует человечество. С «Красным пейзажем» отца то же самое. Это и есть совершенная форма. Или графика, которую отец писал в последние годы жизни. Она вообще ни на кого не похожа. И если показать выставку его работ в музеях Европы – слава нашей стране обеспечена.
Посмотреть выставку можно до 23 сентября. Куратор Екатерина Изофотова.
Графика Басова.
Только отец ее не дождался, как и свою персональную выставку. Она состоялась через два года после его смерти – первая и посмертная. Я подал заявление в Национальный художественный музей, и мне с удовольствием пошли навстречу. Даже сделали каталог к предстоящей выставке.
Но признание приходит по чуть-чуть. Я стараюсь делать выставки отца каждые 10 лет. Однако еще в 2008-м организовать ее было сложнее, чем сегодня. Но я радуюсь, что люди могут это увидеть и хотят это увидеть. Ведь когда-то художник Израиль Басов никого не интересовал. А сегодня он профессионал высокого класса с ярко выраженной индивидуальностью, признанный своей страной и городом.
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: Андрей Кот, Павел Хадинский, CityDog.by.
*ООО «Самсунг Электроникс Рус Компани», ИНН 7703608910
