Вы очень удивитесь, когда узнаете, чем на самом деле занимался дед Макса Коржа. Раскопали для вас интересные факты

О жизни в Западной Беларуси рассказывают легенды. Учебники же пишут об угнетении и бесправии беларусов в межвоенной Польше. Разбираемся, что к чему.

Разделение беларусов на «восточников» и «западников» уже малозаметно. Сейчас Беларусь делится на Минск и всё остальное. В местечках и райцентрах на западе страны мало кто помнит, что значит название улицы «17 Сентября».

Тема Западной Беларуси возникает в разговорах на этапе обмена семейными легендами. Хотя иногда можно услышать, что на западе страны «больше порядка», «живут богаче» или что там «поляки» (?!). Дополнительной романтики подкинул в 1990-е годы разобранный уже на цитаты музыкальный проект «Народный альбом». Учебники тем временем пишут об угнетении и бесправии беларусов в межвоенной Польше. Разбираемся, что к чему.

Ленин был готов отдать полякам всю Беларусь

Западная Беларусь – так, по одной из версий, должно была называться буферное государство, которое глава Польши Пилсудский хотел создать в противовес советской Беларуси. Но потом решили просто присоединить западные беларуские земли к Польше, а беларусов превращать в поляков. Это была фатальная ошибка.

В 1920 году большевики бездарно проиграли войну. Польская армия гнала красных от Варшавы аж за Минск. Ленин был готов мириться на любых условиях – советская Россия не имела сил, окруженная «белыми» армиями и интервентами.

Памятник Ленину перед Домом правительства в Минске делали с этой фотографии: руководитель советской России выступает перед войсками, которые отправляются «на польский фронт» – в Беларусь.

Но забирать всю Беларусь поляки не решились, потому что тогда стали бы меньшинством в собственной стране. В итоге граница на два десятилетия отделила Молодечно от Минска, Барановичи от Слуцка, Пинск от Турова.

Рижский мир, карикатура 1920-х. К Западной Беларуси тогда относилась и Белосточчина, которую Сталин после войны отдал Польше.

Чем на самом деле занимался двоюродный дед Макса Коржа?

Вроде бы и подписали Брестский мир, но осадочек остался. И вся первая половина 1920-х прошла в атмосфере взаимных диверсий. Советское государство и Польша вели гибридную войну на территории Беларуси. Советские диверсионные группы «убивали землевладельцев, чиновников, ксендзов, православных священников… совершали налеты на тюрьмы и банки. Особенную жестокость проявляли командиры Кирилл Орловский, Василий Корж (кстати, родственник певца Макса Коржа), Александр Рабцевич и Станислав Ваупшасов», – пишет историк Тадеуш Гавин («Польша в политике Советской России и СССР в 1919–1939 годах», Беларуский исторический сборник, Белосток, 2015). С декабря 1924 года по август 1925 года советские диверсанты и террористы провели в Западной Беларуси 199 боевых операций.

В ночь с 3 на 4 августа 1924 года около ста человек во главе с советским офицером Барышкевичем напали на Столбцы (пограничный город в то время). В сентябре другое формирование остановило и ограбило поезд Брест – Лунинец.

Польша, в свою очередь, поддерживала антисоветских партизан в Восточной Беларуси. То нападение на поезд было ответом на дерзкую акцию атамана Юрки Монича, который в 1923 году под Крупками остановил и обобрал советский поезд Берлин – Москва. В нем ехали московские чиновники и зарубежные дипломаты. Партизаны забрали большую сумму денег. Есть версия, что ограбление было инсценировкой – таким способом польский Генеральный штаб передал партизанам финансирование.

Антисоветские партизаны с Борисовщины. В центре – атаман Лукаш Семеник, справа от него – Юрка Монич.

Монича удалось ликвидировать только через год, как пишет «Краткий очерк истории милиции Беларуси, 1917–1927». Но антисоветское движение существовало бы и без польских денег: мужики-беларусы вернулись с фронтов Первой мировой войны и хотели спокойной жизни без продразверстки и коллективизации. Они умели и не боялись воевать. Советская милиция до середины 1920-х выезжала из Минска в регионы только большими отрядами.

Партизаны даже добыли план обороны советского Минска. Это сделала Анна Довгерд, агентка организации «Зеленый дуб», штаб которой находился в Молодечно. Анна была невестой минчанина Вячеслава Адамовича – атамана Дергача, руководителя «Зеленого дуба». Сотрудники ЧК, которые за ней следили, называли ее Красавицей.

«Государственную границу в Советскую Беларусь она переходит в 10-й раз… Удостоверение личности носит завязанным в узелке в уголке платка, в другом уголке в таком же узелке имеется цианистый калий, который она, наверное, собирается принять при аресте. Платок держит с правой стороны за корсажем… Не отказывается от спиртных напитков, но морально не испорчена…» – цитирует агентурную записку ЧК историк Нина Стужинская.

От крупного советского чиновника Анна добыла (за большие деньги) план обороны Минска. Она не знала, что чиновник был подставным. Агентку поймали и после недолгого следствия расстреляли.

С Вячеславом Адамовичем Анна была знакома с тех пор, как они вместе пели в капелле минского композитора Владимира Теравского, автора «Купалинки». С Теравским она встречалась и во время последнего визита – передала письмо от брата с Западной Беларуси. Композитора тоже приговорили к расстрелу, но в тот раз за него заступился руководитель БССР Александр Червяков.

После смерти Анны атаман женился на ее подруге.

«Купалинка» считается народной песней, потому что ее авторы поэт Михась Чарот и композитор Владимир Теравский (на фото) были убиты в 1937 году.

С польской разведкой партизаны сотрудничали специфически, иногда было непонятно, кто кого использует. Например, выяснилось, что «вместо 3 тысяч человек, на которых Дергач получал обеспечение от польской интендантуры, фактическое количество отрядов “Зеленого дуба” составляло не более 450 солдат, а остатки польской помощи просто сбываются на рынке».

И партизанщина, и диверсии закончились, когда отношения Польши и СССР нормализовались.

В Западной Беларуси не верили, что в БССР репрессии

– писал в 1928 году поэт из советской Беларуси Алесь Дударь. Это было время «беларусизации», и вот как он видел «свободную жизнь» в БССР:

В 1937 году Дударя расстреляли. Но информация о массовых репрессиях в СССР почти не доходила до западных беларусов. А если и доходила, ей не верили, считали, что поляки выдумывают.

«Полиция распространяет воспоминания Ф. Олехновича о Соловках. Хлопцы смеются, что автор поместил в этой книге две фотографии – одна соловецкая, другая виленская – и что на первой он выглядит гораздо лучше», – писал Максим Танк в своем дневнике.

Беларусы даже убегали из Польши в БССР. Некоторым везло, как Танку: его, подержав на минской Володарке, отпустили домой. О судьбе многих других до сих пор ничего неизвестно.

Драматург и виленский франт Франтишек Олехнович на Соловках в 1929 году.

Драматурга Франтишка Олехновича в 1926 году сагитировали переехать в БССР, а потом осудили как «польского шпиона» и отправили в Соловецкий лагерь. В 1933 году его обменяли на польского политзаключенного Бронислава Тарашкевича – того самого автора «Беларуской грамматики для школ». В середине 1920-х это был один из самых влиятельных политиков страны.

Тарашкевич понравился будущей жене на турниках

По сравнению с тоталитарным советским государством Польша казалась достаточно демократичной.

«Вхожу и вижу… жандармов, мужиков, шляхту, евреев, которые пьют водку, ссорятся между собой, кричат: один говорит, что Пилсудский – проходимец, другой – что он наилучший человек, и это было ощущение вновь обретенной свободы. Я выдохнул! Я вернулся из Страны молчания. Петроград, его улицы, городки и станции – всё молчало», – так описывал корчму у советской границы минчанин Юзеф Чапский (воспоминания Марии Чапской «Зменены час»).

Чтобы издавать газету в межвоенной Польше, достаточно было формальной заявки. А первые парламентские выборы 1922 года были с реальным подсчетом голосов. И по их результатам в Сейм было избрано 87 депутатов-неполяков.

В Сейме депутаты создали отдельную фракцию – Беларуский посольский клуб, а затем – политическую партию, Беларускую крестьянско-рабочую громаду с Тарашкевичем во главе. Почувствовав, что появилась национальная сила, готовая защищать их интересы, в Громаду записалось 120 тысяч человек. Создавались образовательные кружки, издавались газеты.

Беларусы из других партий бегут в Громаду. Карикатура 1920-х.

«Умный, энергичный, ловкий, высокий, грациозный, решительно настойчивый», – таким увидела Тарашкевича его будущая жена, минчанка Вера Снитка. Она была племянницей Александра Власова – редактора легендарной «Нашай Нівы», а в польские времена – также политика. Тарашкевич познакомился с Верой в имении Власова под Молодечно.

Вера Снитка (стоит слева) и Бронислав Тарашкевич (справа от нее) в усадьбе Александра Власова (сидит в центре) под Радошковичами.

«В Миговке, в усадьбе дяди Власова, была небольшая спортивная площадка с разными там турниками, бумами, брусами для равновесия. Дядя Власов культивировал физкультуру и спорт, интересовался всем этим и сам понемногу занимался гимнастикой, считал, что спорт – это здоровье. Он и Броника подключил. Вот на одном таком брусе с кольцами я и застала Броника…»

Политическому лидеру предсказала арест гадалка

В 1926 году лидеров Громады лишили депутатской неприкосновенности, арестовали и осудили на большие сроки. Партию запретили. Газеты закрыли, следом – беларуские школы и гимназии. Всего по делу Громады судили 4000 человек.

Один из лидеров Громады Сымон Рак-Михайловский вспоминал, что арест ему предсказала гадалка. «Выезжал я тогда вечером в Молодечно (и оттуда уже не вернулся домой, а попал на Лукишки). В столовой комнате были, кроме меня и жены, мама моя, наша служанка и ее золовка Зося, которая служила на втором этаже и забежала к нам. Имела с собой карты. И вот жена, шутя, предложила Зосе погадать, как мне будет в дороге. Та, разложив карты, вдруг ахнула, а за ней, побледнев, испугавшись, стала смотреть на меня жена: “На сердце черная и по бокам черные!...” — сказала жена взволнованным голосом, и “хоть не верю я картам”, говорит, “но что-то нехорошее должно быть!”»

То, что у депутата-социалиста были слуги, не должно удивлять, таковы были западнобеларуские реалии. Даже не слишком зажиточные крестьяне нанимали работников и слуг, если была необходимость.

В таком доме на окраине Радошковичей жила семья лидера 120-тысячной Громады Бронислава Тарашкевича. Позже советская власть выселила его бывшую жену.

Заключенный польской тюрьмы мог стильно одеваться

Польская тюрьма тоже была более цивилизованной, чем советская. Рак-Михайловский вспоминал, как после этапа к нему зашел познакомиться начальник и посоветовал ложиться отдыхать с дороги. Или как он доплачивал за электричество, чтобы почитать еще два часа после отбоя, предусмотренного режимом.

Олехнович вспоминал момент встречи с Тарашкевичем на станции «Колосово», когда их обменивали: «Я почувствовал не только духовный, но и физический контраст между нами. Узник “капиталистической страны” был в солидной фильцовой шляпе, хорошо сшитом осеннем пальто, безупречно чистых ботинках… Советский заключенный шел в старом потрепанном кожухе и соловецком бушлате…»

Тарашкевичу не разрешили остаться в Минске, забрали на работу в Москву. Его жена и сын побоялись поехать за ним в СССР, и через год Тарашкевич женился во второй раз. Его бывшая жена также вышла замуж в Радошковичах. Тарашкевича расстреляли в 1937 году как «польского шпиона».

Священников из Друи выслали в Китай за то, что они молились по-беларуски

После разгрома Громады в окружении Пилсудского задумались, как сделать беларусов патриотами польского государства. Планировали официально содействовать беларусизации – как в БССР: открыть несколько десятков беларуских школ, ввести беларуский язык в программы польских школ Западной Беларуси, беларусизировать церковь. Но потом национальную политику отдали на откуп местной администрации. А та с большей охотой искала среди беларусов «коммунистов» и наказывала их.

А вместо беларусизации церкви сделали обратное: католических священников-мариан из Друи, которые служили по-беларуски, выслали аж в Харбин (Китай).

Те беларусы, которым не нравились левые идеи Громады и КПЗБ, могли присоединиться к христианским демократам. Лидеры Беларуской христианской демократии – священники Адам Станкевич, Язеп Германович, Винцент Годлевский. Стоят Леваш и Гляковский.

В продолжение политики «санации» («оздоровления») в Березе Картузской под Брестом создали концлагерь для политических заключенных. Там уже и били, и обливали водой из брандспойта, и ставили «на растяжку».

Чем ближе была война, тем больше было жестокости.

«Где-то снова раскрыли коммунистические ячейки, – вспоминала Лариса Гениюш. – Днем брали взрослых, а утром вели непокорных пастушков, пока люди еще не вставали. Говорят, что всех сильно били. Когда одного из них вызвали на очередной допрос, он попросил ножик, чтобы немного поесть из переданных ему продуктов. Он схватил ножик и на глазах себя им зарезал, воткнув в горло. Говорили, что даже поляки возмущались при вскрытии, потому что все тело этого парня было отбито от костей».

Почему Сталин боялся коммунистов из Западной Беларуси

Симпатии беларусов к нелегальной Коммунистической партии Западной Беларуси действительно были высоки. Этому способствовала умелая советская агитация (крестьяне беспрепятственно слушали советское радио) и непростое положение в деревне: население росло, земли было мало, промышленности в городах, которая требовала бы рабочих рук, фактически не существовало. Крестьян возмущало то, что около 40% земли находилось в руках крупных помещиков. Кроме того, государство раздавало по 15–25 гектаров осадникам – бывшим солдатам и офицерам из Польши. Осадники были «пятой колонной», опорой полонизации. Они должны были помогать армии и полиции подавлять «массовые беспорядки».

Не имея работы ни на земле, ни в городах, беларусы эмигрировали: за 1925–1938 годы из Западной Беларуси выехало 78 тысяч человек.

КПЗБ существовала на советские деньги и вела агитацию за социализм и воссоединение с БССР. Но ее деятели искренне верили, что БССР – беларуское государство.

Для таких, как поэт Максим Танк, коммунистическая деятельность одновременно была и борьбой за беларускую независимость и национальные права. Они не были готовы принять советскую русификацию и превратиться в послушных «винтиков» сталинской системы.

В отношениях западнобеларуских деятелей разных политических взглядов не было непримиримости, потому что они понимали, что делают общее дело. Максим Танк, Наталья Арсеньева, Антон Луцкевич, Станислав Станкевич могли весело проводить время вместе.

В 1938 году КПЗБ расформировали решением Москвы. СССР готовился аннексировать западнобеларуские земли, и малоуправляемые беларуские патриоты на руководящих постах в новой части страны Москве были не нужны.

После «воссоединения» беларусов все равно не пускали из Восточной в Западную

Польско-советская граница была настолько на замке, что родственники десятилетиями не имели контактов – как сегодняшние северные корейцы с южными.

Писатель Василь Быков вспоминал: «Мама была с той стороны границы и все эти годы не имела никакой связи с братом. Даже не знала, жив ли он. В тридцать девятом году после воссоединения появилась хоть какая-то надежда хотя бы получить весточку. Новую границу отодвинули за Белосток, но старую не ликвидировали. Охраняли по-прежнему строго, чтобы никто – ни оттуда, ни туда. Мы ждали. Но как-то голодной зимой мать решилась и пошла – через лес, болото, рядом с озером, она дорогу помнила еще с детства. И прошла. И вернулась. И принесла голодным угощение – в мешочке немного муки и баранью ногу. Оказалось, что брат под польским гнетом все же живет лучше, чем сестра-колхозница, у которой на столе давно нет хлеба».

Беларусов, бойкотировавших выборы, не пускали учиться за границу

Беларусы в Польше страдали от тупости чиновников-шовинистов. Лариса Гениюш вспоминала, как ее мужу не давали паспорт на выезд в Прагу, где он должен был защищать диплом в медицинском университете.

«Близились польские выборы, где кандидатов назначали сверху. Еще весной умер Пилсудский, поляки старались сильнее держать свои меньшинства. Уже не говорилось “Беларусь”, а “восточные кресы”, а национальность просто писали: “местная”. Беларусы бойкотировали выборы, не пошли на них и мы.

Приближался срок мужу ехать в Прагу. Но каково было наше удивление, когда ему не разрешили выехать из Польши, тут нам припомнили и то, что мы не пошли на выборы... беларусу не обязательно быть врачом, у отца есть шесть гектаров, и надо их пахать».

Работа на земле для большинства действительно была единственным возможным выбором. «Земля была для нас всем: колыбелью, хлебом, песней, любовью, могилой. Чем больше земли, тем более надежное завтра, никакой надежды больше на спасение».

С присоединением к СССР беларусы потеряли эту опору и за полвека вынуждены были стать городской нацией.

И все же по прошествии времени западнобеларуский период воспринимался иначе, чем изнутри. Часто можно услышать такие оценки, как в книге «Сцебуракаў лёс»: «Для нашей семьи восемнадцать лет жизни при Польше были спокойным временем, которое сегодня воспринимается с определенной ностальгией и симпатией. Правда, каким хорошим было то время, особенно ясно мы осознали позже, когда на нас обрушились война, репрессии, раскулачивание и высылка».