Как это любить: в Друю и назад – через мизар, Мосар, водопад и закат над болотом

В восьмом маршруте любви у нас грандиозные планы: добраться до верхового болота Ельня через вишневое Глубокое и трезвый и ухоженный Мосар. Изучить спрятавшуюся ото всех Друю, посмотреть на Латвию через Двину с плавающими в ней белорусскими коровами и вернуться в Минск через древние костелы, разрушенные усадьбы и Иловский плодоконсервный. Особо расторопные смогут искупаться в единственном белорусском водопаде, получить в Будславе полную индульгенцию и встретить закат на Вилейском водохранилище. Да, утонуть в этой красоте нужно, но не полностью. Да, все это можно успеть за два дня.

Беларусь кажется буфером не только между закрытым востоком и открытым западом, но и между рачительным севером и транжирой-югом. Будто бы все еще не верящей в собственную самостоятельность землей с 9,5 миллиона населения. И если взобраться здесь на невысокий холм с покосившимся срубом, памятником партизанам, заброшенной усадьбой, кирпичным ДК и вышкой с 3G-интернетом, видно, как многое возможно на западе и невозможно на востоке, как многое работает на севере и не работает на юге. Наверное, когда долго живешь на таком перекрестке всего на свете, когда через твой дом туда-сюда ходят армии и полезные ископаемые, ценности и идеологии, биткоины и плодовое вино, коллективное бессознательное лихорадит, как стрелку компаса на магнитном полюсе. Точно так же лихорадит и память, которой каждый временщик навязывает угодное ему прошлое. Но вряд ли кто-то знает точно, какое прошлое – настоящее.

М-3, несмотря на завораживающие холмы и гипнотизирующие леса, не самая простая трасса, поэтому на ней не стоит зевать или лихачить.

По пути к Бегомлю можно свернуть в Хатынь или Дальву – мемориальные комплексы на местах деревень, уничтоженных в 1943 году вместе с жителями. Накануне отступления немецких войск операции СС против мирного населения отличались особой жестокостью, и в ответ на нападения партизан сжигались тысячи деревень, сотни из них – вместе с жителями. Одна из них – Хатынь, в которой 22 марта 1943 года заживо сожгли 149 человек, – стала символом массового уничтожения мирного населения в той войне.

Справедливости в мире нет, но ее ради нужно упомянуть, что партизаны не могли не знать, что за их деятельность расплачиваются люди в деревнях, а уничтожение деревень и их жителей осуществлялось не только немецкими подразделениями, но и коллаборантами – в частности, пленными красноармейцами. К сожалению, тема Второй мировой и ее ужасов часто превращается из общечеловеческой трагедии в инструмент идеологии и стравливания, и какая-то сторона может вспомнить украинца Васюру, но умолчать про русского Мелешко.

Кстати, есть версия, что Хатынь была выбрана Советами для мемориального комплекса, чтобы сбить с толку международное сообщество в вопросе признания сталинских злодеяний в Катыни. В 1940 году НКВД без суда и следствия расстрелял там 4421 польского офицера.

Бегомль немного отвлекает от тягостных мыслей: на въезде в поселок можно познакомиться с Бароном и даже потрогать его за мокрый нос, если он будет в духе. Барон – это симпатичный пятнистый олень, и если вы забудете его имя, женщины, продающие рядом грибы и ягоды, вам его напомнят. Помимо оленя в просторных вольерах, оборудованных Бегомльским лесхозом, болтаются хрупкие парнокопытные помельче, но вся эта лесная трогательность не должна сбивать нас с пути.

Первый раз Бегомль был упомянут в исторических источниках в 1582 году, когда его жители отличились тем, что разграбили бискупский двор. Вплоть до Второй мировой он ничем больше особенно не выделялся – разве что часть его жителей поддержала восстание 1863–1864 годов, а в 1870–1874 гг. здесь был построен спиртзавод, здания которого до сих пор сохранились. В конце XIX века после двух восстаний, прокатившихся по Беларуси за тридцать лет, на ее территории вообще возвели столько винокурен, что это кажется не случайностью, а планомерной работой с населением.

Но бунт не пропьешь. В 1942 году Бегомльщина стала партизанской зоной: местные отряды почти на полгода отвоевали район у оккупационных войск Германии. Тогда же здесь начал работать партизанский аэродром, в память о котором на одном из перекрестков установлен Ил-14 – самолет, скопированный с американского «Дугласа», многократно выручавшего партизан. Подробнее о лесных братьях и истории региона можно узнать в Бегомльском музее народной славы, расположенном в бывшем корпусе спиртосортировки

На холме недалеко от аккуратненькой общественной бани стоят руины церкви всех Святых. Православный храм построили на месте униатского, как и спиртзавод – после восстания Кастуся Калиновского, когда по приказу губернатора Муравьева на территории Беларуси начали десятками строить храмы в псевдорусском или ретроспективно-русском стиле. Возможно, таким образом Муравьев и последующие губернаторы «Северо-Западного края» заботились и о духовном воспитании белорусов и поляков, но, скорее, выполняли свой государственный долг перед Российской империей, продолжая экспансию православия и подавление инакомыслия. В либеральных и сочувствовавших восстанию кругах Муравьева называли вешателем и людоедом, а церкви, построенные по его указу, – «муравьевками».

Как бы то ни было, теперь это руины, а не империя, потому что борьбу за господство над землей и человеком здесь продолжила советская власть, и храм был сперва разграблен, а затем превратился в один из корпусов спиртзавода. С 1991 года в нем снова стали проводить службы, пока в 2006 году не закрыли из-за аварийного состояния. Сейчас рядом возвели новенький православный храм, а по тихой улице проедет то косматый мужик на велосипеде, то подросток с ревущим популярные песни телефоном. Кажется, борьба за их сердца продолжается.

Интересно, что на окраине деревни, рядом с католическим и православным кладбищем, есть и небольшой старый мизар – мусульманское кладбище, основанное бегомльскими татарами после 1921 года, когда Рижский мир и установленная вместе с ним граница разделила общину и семьи и мизар в соседних Докшицах стал недоступен для погребений. Мизар в Бегомле совсем маленький и почти заброшенный – впрочем, на старое христианское кладбище, расположенное рядом, кажется, тоже давно никто не наведывается.

Беларусь уже больше 600 лет является территорией соперничества православия с католицизмом, и вопрос, в какую сторону качнуться религиозному маятнику, часто зависел не столько от осознанного выбора верующих, штудирующих догматы на пути к истине и богу, сколько от воли правителей, магнатов, шляхты или оккупантов. А те, в свою очередь, часто подчиняли свои решения геополитической ситуации или рациональной необходимости: хочешь дружить с западом и заручиться поддержкой Польши – строй костелы, хочешь опереться на православный восток – возводи церкви. Во многих источниках описывается толерантность и религиозная терпимость внутри многонационального ВКЛ, но, несмотря на это, дискриминация одних сменялась дискриминацией других, и даже церковно-религиозная уния, задуманная объединить две церкви и помирить местных христиан, не смогла удовлетворить стороны некогда расколовшейся церкви.

То ли дело мусульмане. Татары, исповедующие ислам, появились на территории Беларуси в 1397 году по приглашению Витовта (по некоторым сведениям, их приглашали воевать на стороне ВКЛ еще Гедимин и Ольгерд) и с тех пор жили в мире с соседями и ладили с представителями всех конфессий. Конечно, за шесть веков и им не удалось избежать дискриминации, но самым масштабным репрессиям татары подверглись с приходом Советов.

В конце XIV века, когда на ВКЛ с одной стороны напирал Тевтонский орден, а с другой – Золотая Орда, мудрый политик Витовт крутился как мог. Тогда он не только отдал дочь замуж за московского князя, но и заключил соглашение с золотоордынским ханом Тохтамышем, кто будет чем княжить в результате удачной коллаборации. Тохтамыш со своими людьми бежал от междоусобиц в Золотой Орде, и великий князь дал татарам приют, свободу вероисповедания и землю в обмен на верную службу в войске ВКЛ.

Позже многие представители ислама – через пленение, уходя от гонений или добровольно – перебирались в толерантное литовское государство, и к XVII веку на территории Великого княжества их были уже десятки тысяч. В отличие от Руси, где пленные мусульмане, не принявшие православие, становились рабами, на территории ВКЛ им жаловали земли, титулы и позволяли селиться в городах и строить мечети. За это татары отвечали верной службой в войске и добрососедством, а к памяти о Витовте относились почти с религиозным благоговением.

Так как в основном они оказывались в ВКЛ без жен, им было позволено жениться на местных женщинах. Правда, с условием жениться лишь раз, а детей воспитывать согласно религии отцов, что не могло не способствовать культурной интеграции татар в многонациональный состав ВКЛ. В итоге языками повседневного общения и даже комментариев к Корану у великокняжеских мусульман становились местные языки. А уже в XVI веке на территории Беларуси можно было найти уникальные китабы – книги, написанные на старобелорусском языке арабским письмом.

Культура татар настолько переплелась с местной, что даже татарское возрождение 1990-х шло бок о бок с возрождением белорусским – на ставшем за 600 лет общим белорусском языке. Сегодня, после всех войн, потрясений и репрессий ХХ века, в Беларуси сохранилась небольшая, численностью до 10 тысяч, но очень дружная и активная татарская диаспора. А вот в Докшицах, по сведениям mechet.by, осталось не больше 5 семей. Мечети или молельного дома здесь не сохранилось вовсе, зато священное для мусульман место – мизар – красивое и ухоженное.

Докшицы мы со всем уважением минем. Можно только сказать, что начиная с XVII века им, как и многим другим местечкам Беларуси, не везло: сперва через них прошел Потоп – война Речи Посполитой и Московского княжества 1654–1667 годов, после которой в Беларуси стало в два раза меньше населения. Затем Докшицы были сожжены шведами, идущими в 1708 году походом на Москву. Затем по ним туда-сюда прокатились наполеоновские войска и, прихватив ценности, сожгли. Как бы там ни было, к концу XIX века здесь был и костел, и церковь, и молитвенный дом мусульман, и четыре синагоги – больше 70% населения местечка были евреями. Благодаря им здесь было еще и за сотню магазинов. После революции 1917 года Докшицы становились то немецкими,то большевистскими, то польскими, так что мучениям городка можно только посочувствовать. Советы добрались сюда лишь в 1939-м, а уже в 1942-м городок снова опустел: айнзацгруппы нацистской Германии ликвидировали Докшицкое гетто, уничтожив более 3000 человек.

Сейчас в Докшицах спокойно. Пока страной, в которую их занесло, управляли кухарки и безумцы, названные эффективными менеджерами, здесь, как и в десятках других райцентров, все создавалось заново и без оглядки. У исполкома стоит фонтан из двух кувшинов с льющейся водой, люди спокойно ждут своего счастья у банкоматов и неспешно прогуливаются к магазину «Исток», на откосе напротив беседки с гордой надписью «Исток Березины» – голубой дельфин. Кстати, да: где-то здесь берут свое начало клевые белорусские реки – Вилия и Березина.

В Порплище друг напротив друга стоят симпатичные деревянные храмы – православный и католический, – и нормально: не дерутся. Церковь XVII века и костел XX разделяют время, церковный раскол и трасса на Глубокое, зато объединяют небо и принадлежность к небольшому местечку, где с XVI века заправляли то Чарторыйские, то Радзивиллы, то Витгенштейны. Спрашивается, куда что девалось, но это нам кажется, что раз Радзивиллы, то сразу замок с павлинами, раз граф Витгенштейн, то сразу балы и любовницы – и все это красиво и навсегда. Нет, Порплище – просто деловитый и аккуратный агрогородок с остатками старого фольварка где-то на краю.

Зато здесь еще в 1627 году построили деревянный униатский храм. По местным преданиям, то ли какой-то купец, то ли князь заблудился в местных болотах и лесах и чудом спасся, выбравшись в Порплище на глубокский тракт. В знак благодарности богу за свое спасение он и возвел церковь. За четыре века она была несколько раз перестроена и переосвящена в православную, но сохранила следы «униатского» оформления – фрагменты старинного деревянного алтаря. Это делает интерьер храма уникальным, потому что после того, как Российская империя насильно упразднила на территории Беларуси униатство, греко-католические храмы обычно переделывались полностью.

Униатская церковь была мощной tricky-попыткой уравнять в правах и возможностях православных и католиков во времена Речи Посполитой, всем угодить и тем самым ослабить влияние Москвы – центра православия и по совместительству агрессора. Проект такой дружбы (а он подразумевал принятие православными католического вероучения и переход в подчинение римскому папе с одновременным сохранением богослужения византийской литургической традиции, да еще и на белорусском языке, хух) особенно хорошо прижился на территории ВКЛ, где ко второму распилу Речи Посполитой между Пруссией, Россией и Австрией униаты составляли 39% населения (на территории современной Беларуси – 79%). Но проект курировало государство, и насаждался он, ровно как и основные религии, в зависимости от геополитической ситуации. При этом православное духовенство было за чистоту веры и невозможность перемен (вот их и нет кое-где), поэтому все это снова привело к обидам, проклятьям, очередным дискриминациям и кровавой борьбе.

Любопытная вещь – виниловый сайдинг, который использован в Спасо-Преображенской церкви не только для внешней отделки покосившегося барабана купола, но и внутри. Малоприятный для людей тонкой настройки материал, придуманный в Америке в 50-е, сейчас часто используют в реконструкции белорусского наследия, и это кое-что рассказывает про взаимоотношения людей, принимающих решения, с красотой прошлого. С одной стороны, хочется к ней прикоснуться и сохранить, но то ли необразованность, то ли бедность, то ли жадность, то ли вкус не дают, и целые усадьбы зашивают в ПВХ и накрывают металлочерепицей. С другой стороны, все эти эстетические мерила весьма относительны, а силы природы неумолимы, и, пока архитекторы вздыхают, рассматривая фотографии утраченного и испорченного, а Министерство культуры ставит памятники в очередь на реконструкцию, люди латают сайдингом храмы, чтобы они не развалились, зашивают винилом старинные здания, чтобы они продолжали работать. Наверное, поэтому и входной портик церкви теперь не деревянный, а из силикатного кирпича.

В 1937 году для гармонии и баланса через дорогу построили выдержанный и компактный деревянный костел. Правда, для этого Польше понадобилось завоевать пол-Беларуси в советско-польской войне 1920 года.

Первая мировая война и революции не только погрузили полмира в хаос, но и вызвали всплеск самоопределения у народов, вызволившихся из-под гнета разваливающихся империй. Так что в 1918 году молодая Польша собрала свою армию и пошла восстанавливать Речь Посполитую версии 2.0, а молодая Красная Армия пошла ей противиться и заодно безуспешно раздувать пожар мировой революции. То, что к тому времени сформировалась белорусская национальная общественно-политическая и культурная элита и Беларусь тоже хотела бы независимости в своих этнических границах, ни Пилсудского, ни Ленина не интересовало.

Удивительно, но, видимо, мы – белорусы – настолько мирные и приятные люди, что нас всегда пытались покорить ближайшие соседи – построить здесь школы, храмы, коммунизм, увлечь своей культурой. Рижский мир, которым закончилась война Польши с большевиками, по живому разделил территорию Беларуси на две части. На одной половине восстановилось частное землевладение, на другой начался красный террор.

Порплище оставалось местечком у восточных границ Второй Речи Посполитой до 1939 года, пока «освободительный поход Красной Армии», ставший возможным в результате сговора большевиков с нацистской Германией, не объединил территорию Беларуси в рамках БССР. Тогда от советской власти досталось и местному ксендзу, и священнику, хотя, в отличие от порплищенского костела Матери Божьей Королевы, из которого сделали школу механизаторов, православная церковь всегда оставалась действующей.

А еще у местной СШ есть свой памятник природы местного значения – дендрологический парк, где можно посмотреть и на курильский чай, и на горную сосну, но так наш маршрут станет бесконечным и мы никогда не выберемся из Порплища с его двенадцатью сортами тюльпанов. А у нас впереди Глубокое.

Глубокое – настолько удивительное и насыщенное место, что для него недостаточно беглого осмотра: лучше всего сюда приехать хотя бы на день-два, и тогда для погружения можно воспользоваться подробнейшим гайдом 34mag.

В Глубоком на открытого миру зрителя сразу нападает огромное количество форм, символов и фактур – настоящий праздник жизни и буйство красок. Вся история этой гаротнай зямелькі сжимается здесь в пестрый клубок на пяти озерах: вот костел кармелитов, ставший православным собором с подземельем, где пытали повстанцев 1863 года, а затем, при Советах, разместили консервный завод. Вот рядом с собором райотдел МВД, из-под ворот которого даже кот выходит с таким видом, будто ты нарушитель. Вот напротив собора костел, вот реклама мясокомбината, магазин «Родны кут», «алея знакамітых землякоў» со шляхтичами, филологами и художниками, памятник вишне, скульптуры Иисуса и самарянки, дивной геометрии фонтан с грустной плиткой, как в общественной бане, вековая городская застройка с небольшой шильдочкой с гербом «Пагоня», сообщающей, что это площадь 17 сентября, электронное табло с отсчетом времени до вишневого фестиваля, парк Победы и БМП с памятником воинам-интернационалистам. Как это не любить? Красота и боль, противоречия и сложности последних трех веков тут переплетаются с оштукатуренным и окрашенным розовой краской сегодня. А от одного из красивейших храмов виленского барокко и еврейского прошлого ничего не осталось, потому что НКВД и СС, тюрьма и концлагерь. В жилом корпусе монастыря базилиан до сих пор расположена одна из самых строгих тюрем Беларуси.

Назвать увиденное за транзитный переезд на север через Глубокое эклектикой – ничего не сказать об этой вишневой Мекке, одной из столиц белорусской сгущенки, родине авиаконструктора Павла Осиповича Сухого, благодаря чему то тут, то там в городке возникают припаркованные реактивные истребители, мимо которых идут плавные мужчины с вином.

Теперь вы знаете, что в Глубоком всего много, но, так как основной акцент наших маршрутов – камерное и припрятанное в стороне от больших дорог и городов, мы едем дальше.

В Удело напротив магазина «Василек» возвышается храм Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии. Сперва здесь, конечно, появился монастырь францисканцев, основанный в Удело религиозным меценатом Юзефом Корсаком в 1642 году, а уже после – магазин «Василек».

Во второй половине XVIII века на месте изначально деревянного монастыря заложили каменный костел, который в 1837 году перестроили, заменив ажурные башни виленского барокко на треугольный фронтон. Зачем это было нужно – непонятно, но, например, в белорусской «Википедии» говорят, что перестройка случилась «па здушэньні вызвольнага паўстаньня (1830–1831)» Российской империей. Костел сменил стремящиеся в небеса колокольни на двускатную шапку и превратился в интересный гибрид из классицизма и немного волнующего строгость его фасадов барокко.

Видимо, чтобы Российской империи было на этих землях еще спокойнее, ее власти выгнали в 1851 году всех монахов-францисканцев – они вернулись в Удело только в 2000-м. За более чем сотню лет здесь построили звонницу, разрушили большую часть каменного жилого корпуса монастыря, хорошенько поборолись с религией и долгое время использовали храм в качестве склада. В 1989 году за дело взялись последний генсек ЦК КПСС Михаил Горбачев с его перестройкой и священник-активист Юозас Булька, который вернул костел верующим и затеял реконструкцию комплекса.

Теперь за храмом, напротив которого строители-китайцы покупают в магазине «Василек» кока-колу, следят три брата-францисканца. Здесь можно посмотреть настоящую белорусскую батлейку, собранную польским мастером в 2000 году из Барби и Кенов, увидеть фото из жизни францисканцев по всему миру и ознакомиться с экспозицией, посвященной Максимилиану Кольбе – монаху ордена, прятавшему евреев от нацистов и обменявшего в Освенциме свою жизнь на жизнь незнакомца. Но это только если вы сможете спокойно миновать памятник нерожденным, которым назидательно встречает дворик храма.

Голубичное вино ждет нас только на обратном пути, поэтому самое время заехать в Мосар и пересмотреть свою жизнь – вдруг оно не понадобится.

Вышеупомянутый Юозас Булька, приехавший сюда в конце 1980-х, оказался мощным реформатором, и благодаря его деятельности Мосар стал не только гиперухоженным католическим приходом, но также и заповедником трезвости, и культурно-дендрологическим комплексом.

Костел Святой Анны, построенный Бжестовскими в конце XVIII века, и прилегающую к нему территорию сейчас называют не иначе как Белорусским Версалем. Правда, стараниями людей, пишущих о белорусском наследии, Версали у нас оказались повсюду: и в Ружанах, и в Жиличах, и в Святске, зато Мосар – с аллеей трезвости и с высоченным крестом, к которому она ведет, – один. Храм же уникален еще и тем, что за всю свою более чем двухсотлетнюю историю почти всегда был открыт для прихожан. За исключением 1949-го, когда советские власти арестовали ксендза и вскрыли захоронения фундаторов.

Если рыжего кота на мусорке у парковки можно пощупать бесплатно, то всего за 70 копеек в деревянной избушке можно купить билет в райский сад: пруды, родники, лотосы, нарциссы, агавы, экзотические деревья и позолоченные ангелы, копия скульптуры Микеланджело и статуя Иоанна Павла II – чего только не появилось на огромной территории при костеле благодаря отцу Юозасу. Архитектурный ансамбль костела и звонниц асимметричен и приятно вписан в ландшафт, а дендропарк настолько изобилует диковинными растениями, скульптурами, малыми формами, искусственными водоемами и беседками, что до мощей Святого Юстиниана, покоящихся в костеле, можно и не добраться. Говорят, что усилиями священника здесь появились даже стадион и страусиная ферма.

Зато алкоголь в магазине исчез, и многие жители Мосара и округи избавились от зависимости и сдали свои самогонные аппараты в музей трезвости в колокольне – Юозас был ярым борцом с пьянством и пропагандировал здоровый образ жизни. Успехи антиалкогольной кампании, титулы, награды и медали не останавливали священника – наоборот: на деньги от премии «За духоўнае адраджэнне» Булька установил очередную статую Христа, на пожертвования прихожан поставил 11 часовен по пути к роднику, а избавившиеся с его помощью от зависимости люди тем временем высадили вереницу туй на аллее трезвости. Неизвестно, каких масштабов достигла бы деятельность священника, но зимой 2010 года на 85-м году жизни Юозефа Бульки не стало. Сейчас преемники священника как могут сохраняют и приумножают его наследие: следят за архитектурным комплексом, дендропарком, ну и ведут людей к богу. А в местном сельпо пока так и не появился алкоголь.

Дворец Бжестовских, также построенный в конце XVIII века, не сохранился. Графский род Бжестовских поддержал восстание 1863–1864 годов и во избежание конфискации продал имение Пилсудским. В горячее время смуты 1917–1918 годов, когда род и титул уже ни от чего не спасали, дворец был разграблен и сожжен вместе с роскошными интерьерами, в которых гостил и последний король Речи Посполитой Август Понятовский, и руководитель Речи Посполитой версии 2.0 Юзеф Пилсудский. В межвоенное время красоту так и не восстановили, и после Второй мировой в память о прошлых хозяевах остались только хозпостроечки. С этим типом зданий у пришедшей сюда в 1939 году власти Советов антагонизма не возникало.

До 1939 года Мосар оставался на западной стороне разделенной Рижским миром Беларуси, и, по воспоминаниям местных, 95% его населения считали себя поляками. Интересно, что, описывая жизнь «при Польше», просоветские источники, скорее всего, расскажут про пятисотчасовую рабочую неделю, панщину, притеснения и невыносимые повинности у несчастных крестьян, а свидетели или дети живших тогда мосарцев опишут хорошие дороги, приличную школу, пожарную часть и добрососедские отношения. Правда прячется, правду помогают искать холодный ум, чуткость и усердие, но не факт, что она нам понравится.

Кстати, вся правда о Юозефе Бульке тоже никому не известна. В 2008 году, за несколько лет до смерти священника, литовская прокуратура выдала ордер на его арест и объявила в международный розыск по обвинению в геноциде. Материалы, найденные сотрудниками ЦИГРЖЛ (Центра исследования геноцида и резистенции жителей Литвы), давали литовским следователям основания предполагать, что будущий священник был агентом-боевиком КГБ. Так, по версии литовских властей, в 1951 году Юозеф по кличке «Бимба», воевавший против советской власти в составе «Лесных братьев», был схвачен и завербован, и в результате спецопераций по его донесениям в 1951–1953 годах было захвачено и уничтожено 45 партизан антисоветского сопротивления Литвы. Беларусь отказалась выдать пожилого священника Литве, а сам он отрицал всяческие обвинения. Что тут скажешь. Чудны дела твои, человек.

В 10 километрах к юго-западу от Мосара, недалеко от Парижа, есть симпатичный объект наследия, которому очень повезло – он теперь не ничей. Уникальную хозпостройку XIX века на реке Ласица выкупил у обанкротившегося хозяйства «Париж-Агро» Александр Дорошевич – волонтер организации «Зеленый дозор» и владелец агроусадьбы в Островецком районе. Одна из немногих сохранившихся в Витебской области водяных мельниц дождалась заботливого хозяина.

Сооружение, принадлежавшее Друцким-Любецким, было задумано многозадачным: совмещало в себе и водяную мельницу, и электростанцию, и гонтарню – место производства деревянных пластин для кровли (на смену гонту в белорусских деревнях пришел волнистый асбестоцементный лист, который часто постелен сверху). Более того, в прудах вокруг мельницы предприимчивые хозяева еще и разводили рыбу. Но за ХХ век пруды заросли, мельница пережила несколько модернизаций, функции сооружения сузились до помола муки, а к 2018-му она уже многие годы не работала и находилась в запустении. Несмотря на то что это одна из немногих построек, оставшихся от богатого имения известного рода, статуса историко-культурной ценности у нее не было. А на земле, где разваливаются даже ценности со статусом, у подобных объектов одна судьба – медленно умирать.

Но Александр Дорошевич обожает мельницы, и с покупкой млына в Козловщине сбылась его мечта. Теперь он восстанавливает объект и планирует вернуть ему первоначальное состояние: разобрать завалы, почистить водовод, восстановить черепичную крышу, демонтировать привнесенное в советское время оборудование и реставрировать аутентичные механизмы XIX века, чтобы в конце концов их запустить. Тогда все желающие смогут увидеть работу водяной мельницы вживую, а местные жители – даже использовать ее по назначению.

В планах Александра еще и восстановление шлюзов и прудов, разведение рыбы и чилима, так что всем нам ничего не остается, кроме как порадоваться за старую мельницу в Козловщине, а при возможности – помочь восстановлению спадчыны. Это можно сделать и на реальной, и на виртуальной талаке.

При желании можно сфотографироваться с въездным знаком «Парыж», со звучной табличкой «Парыжскi сельскi дом культуры» или на фоне псевдоэйфелевой башни с крестом сверху – тогда вам в деревню Париж в паре километров от Козловщины. Но залипать там не стоит, потому что для этого у нас есть болото, на которое стоит успеть к закату.

По пути к Ельне можно сделать небольшой крюк и навестить Германовичи. Для этого нужно объехать Шарковщину стороной и мчать по грунтовкам через Попки. Сложно припомнить, но, кажется, въездных знаков в эту деревню, в отличие от Парижа, нет.

Германовичи встречают яркой, нарядной, но немного потрескавшейся школой: бывшим дворцом Шириных, построенным в начале XIX века на берегу Дисны. От усадебно-паркового комплекса с пейзажным парком осталось только это здание. Здесь можно побалдеть, глядя на ровную архитектуру классицизма с трогательным цветовым решением фасада и благородным серым асбестоцемента на крыше, а можно заглянуть в музей культуры и быта Язепа Дроздовича в торце здания (нам не повезло, и мы приехали уже после закрытия, а оно в 17:00 по местному времени). Музей, кстати, создан учительницей местной школы Адой Райченок.

Язеп Дроздович – удивительное для Беларуси явление. Этот белорус, родившийся в конце XIX века, отучившийся на художника в Вильне и прошедший фельдшером Первую мировую, кажется, и правда был увлечен жизнью. Такая редкость! Он был не только чутким к миру человеком и беспокойным странником, но и искренним адептом национального возрождения, просвещения и бескрайнего космоса. Большую часть своей жизни он посвятил этнографическим и археологическим исследованиям – собирал фольклор, раскапывал городища, зарисовывал архитектуру и предметы быта, а помимо этого преподавал, оформлял спектакли и иллюстрировал журналы. Но больше всего Язеп Дроздович был одержим космосом: читал астрономическую литературу, а затем, восстанавливая видения из своих снов, рисовал пейзажи Венеры и Луны, инопланетные города, писал книги, где рассказывал о том, как устроена жизнь за пределами Земли. Имевшие проблемы со всем более-менее витальным и иррациональным, советские чиновники не разделяли страстей Дроздовича и не приняли его в Союз художников. До самого конца своей бродячей жизни (с начала Второй мировой он кочевал с места на место и был, по сути, бездомным) он писал монографии и статьи о космосе, а чтобы зарабатывать, разрисовывал ковры для крестьян.

Так вот, судя по всему, парочка таких ковров вместе с некоторыми живописными работами художника есть и в музее в Германовичах, где Дроздович проводил много времени в 1930-е. Если же вы тоже опоздали в музей – добро пожаловать на сделанный с любовью сайт, посвященный Язепу Дроздовичу.

Дисна, кстати, тоже вполне себе космос. А на горке, недалеко от моста через эту реку, возвышается стройный костел с просвечивающимся сквозь звонницы небом. Постройку этой позднебарочной красоты фундировал Игнат Ширин в 1770–1787 годах, и про архитектурные особенности пластичного, но строгого, вытянутого до готических пропорций сооружения можно почитать отдельно. А осмотревшись, оглянувшись вокруг на огороды, мягкий ландшафт русла и скромные сельские домики, можно попытаться представить бунт. В 1919 году здесь был «зеленый мятеж»: крестьянское, антибольшевистское, пробелорусское восстание, инициированное священником Михаилом Букляревичем. До восстания он занимался культурно-просветительской деятельностью и открывал белорусские школы, но террор большевиков заставил ксендза призвать прихожан к оружию и направить его против коммунистов. Мятеж был подавлен Красной Армией в течение двух недель, после чего Михаил Букляревич был расстрелян.

Сейчас здесь мирно и тихо, как и на местном кладбище, где сохранились следы еще одного кровавого эпизода белорусской истории – польско-советской войны. Чужие войны часто становились эпизодами белорусской истории.

Начиная с Февральской революции 1917 года на территории Беларуси творилось черт-те что: линия фронта делила ее на две части, и в каждой из них были свои оккупационные режимы, мятежи и повстанцы. Где-то восстанавливалась власть капиталистов, где-то расползались красными пятнами Советы. Рабочие и крестьяне симпатизировали то одним, то другим, бунтовали то против одних, то против других. За короткой и безуспешной попыткой национально-государственного строительства в виде БНР (преследуя свои интересы, БНР не признала ни Германия, ни Антанта с США) последовала смена немецкой интервенции на польскую. И с конца февраля 1919 года по Беларуси снова начал ползать фронт войны – теперь уже польско-советской. В 1920 году он проходил через Германовичи, где в результате наступательной операции советской армии погибло много польских солдат.

Наверное, когда группа людей живет на проходном дворе, на котором постоянно дерутся ребята из соседних, ей сложновато строить что-то совместное, вечное, долгое, не временное. Когда через твои угодья, леса, поля и огороды постоянно снуют туда-сюда чужие идеологи или армии: жгут дома, книги, насаждают свои порядки, топчут ценности и картошку, – волей-неволей вырабатывается такое количество терпения, что просто выжить при очередном шторме становится основным мотивом. Ужасно, но становится все равно, расстрелян или переехал сосед, становится не важно, что там за огородом: какая-то очередная оккупационная власть, новый диктатор или свобода. Впрочем, все они когда-нибудь приходят и в огород.

Дофилософствовать можно на болоте. Уж кто-кто, а болотный багульник успокоит, гусь-пискулька не обидит, сфагнум обманчивый не обманет! Да-да – все эти радости есть на неосвоенном верховом болоте под мягким, как мох, названием Ельня. Ввиду гипернасыщенности нашего трипа любовью мы предлагаем самый легкий способ насладиться закатом над болотом – доехать до края деревни Конахи и пройтись по полуторакилометровой экотропе. После этого вам наверняка захочется вернуться и преодолеть все пешеходные маршруты этого крупнейшего болотища – продолжительностью от 8 до 48 часов.

Интерес к болотам некоторым может казаться проявлением безысходности – мол, смотреть в Беларуси не на что, так приходится радоваться тому, что есть. Ведь болото в местной культуре является не то чтобы чем-то положительным – скорее, синонимом застоя, бесперспективности и погибели. Но кому, если не нам, живущим, ломать стереотипы про «хорошо там, где нас нет», и всматриваться в каплю росы в своем саду. С тем же усердием, с которым мы наполняем корзины в супермаркетах, можно всматриваться в казалось бы неприглядное и открывать для себя новые дивные миры. А чтобы мы узнали побольше и не утонули, люди, которые с болотом на «ты», позаботились и организовали визит-центр, в который стоит обратиться, если вы таки решитесь на большой поход в открытый космос Ельни.

В 1930-е годы – вероятно, когда кругом все строили дивный новый мир, – болоту досталось: тут построили водоотводные каналы. Из-за этого высох верхний слой торфа и чуть ли не каждое лето болото мучилось пожарами. Но с 1968 года Ельня – заказник, охраняемая территория, а с начала 2000-х его активно спасают и возвращают к первозданному состоянию. Легкие Европы, о которых мы все так часто слышали, здесь делают тихую и важную работу по очищению воздуха от диоксида углерода, и теперь среди этого таинства можно побродить: инфраструктура для экотуризма – важная часть заботы заказника.

Автомобиль можно бросить в 500 метрах от Канах, у информационного стенда, где любезно расписаны варианты, радости и правила времяпрепровождения на болоте. Здесь еще ничего не говорит о величии того, что откроется впереди, за спутанными зарослями, и нужно просто надеть что-то водостойкое на ноги и пойти по тропинке. Десять минут через комаров – и вы у экотропы. У ее начала оборудована туристическая стоянка и беседка для пикника, но не стоит поддаваться соблазну откупорить бутылочку игристого – экотропа заканчивается местом покруче.

1,5 километра по деревянному настилу – это минимум затрат и очень много удовольствия. Мелкий березняк вскоре после старта заканчивается, и взгляд теряется на просторах нашей маленькой тундры, где много-много неба, а твердь – это вот эти доски у вас под ногами. Сходить с них небезопасно, поэтому вдыхайте багульник, любуйтесь мхами, росянками и жужелями, валяйтесь на настиле, читайте инфостенды про стрекоз и кроншнепа и представляйте эти десятки озер вокруг, 117 видов птиц, редкого барсука и 10 000 гусей, которые прилетают сюда подкрепиться весной. В конце экотропы можно передохнуть от представленного и посмотреть на воду или на закат. Там становится ясно, что закат над болотом – это вовсе не государственный флаг, а состояние покоя, гармонии и полезности, по сравнению с которым государство кажется чем-то выдуманным и противоестественным.

Наслаждаться этой крамольной первобытчинкой поможет и то, что на верховых болотах мало противных насекомых вроде гнуса и комаров. Так что философствуйте сколько влезет, а потом – бегом в Друю.

P.S. Если вы влюбились в болота, то любовь стоит конвертировать. Болотам можно помочь.

Точно следуя плану нашего 8-го блицкрига любви, на край земли вы приедете после заката. Ночью на краю земли с его спящими малоэтажными домами, силуэтами стареньких культовых зданий и узкими улицами, плавающими вслед за изгибами рельефа, можно спрятаться от суеты и немного выдохнуть: вы в уютном и красивом тупике родины, где ничего не происходит – и ладно.

Чтобы проснуться утром с видом на Евросоюз и коров, блуждающих по песчаной косе острова посреди пограничной реки, стоит остановиться в гостевом доме на улице Друянова, 30 – это не реклама, а чуть ли не единственный и при этом очень клевый вариант ночевки на краю. Тогда с террасы над крутым берегом Двины можно будет погрузиться в созерцание границы уже ночью: если повезет, в лунном свете будет серебриться и шуметь быстрая вода, бесстрастно разделяющая два мира, на противоположной стороне будет гореть окошко у счастливых европейцев (ха-ха), а на высоком холме будут проезжать фуры, спешащие на погранпереходы.

От самого названия этого спрятанного на севере агрогородка веет чем-то дремучим и языческим, подлинным и аутентичным – деревом, камнем, водой, мхом. Дороги здесь ударяются о реку и, не пытаясь ее преодолеть, поворачивают, железнодорожная ветка обрывается, темп падает, время замедляется. Прошлое здесь будто бы не хочет уходить с улиц, и здесь все еще можно встретить мальчугана, увлеченно и старательно играющего не с телефоном, а с мертвой мышью. В Друе не отпускает ощущение, что ты на краю, но так уютно, что некуда больше падать.

Утром после неспешного завтрака с видом на воду и коров пограничья – они иногда часами стоят в воде и смотрят вдаль, чему стоит у них поучиться, – можно начинать осмотр местечка. Кстати, остров, на котором коровки тусуются с ранней весны до поздней осени, называется Молочным, и кроме животных и их хозяев туда никому нельзя: граница. Вольный выпас скотины на этом острове – традиция, которой сотни лет, и, судя по всему, завели ее монахи-бернардинцы.

Прижавшаяся к Западной Двине улица Друянова ведет к центру агрогородка. Руины Благовещенской церкви XVIII века, расположенные на ней, кто-то старательно спасает и восстанавливает: колокольня выглядит как новенькая, а видавшие виды стены основного объема законсервированы и накрыты красной металлочерепицей. Говорят, что в XVIII веке эта церковь была единственным оплотом православия на Браславщине, да еще и с монастырем. Монастыря не видно, зато за храмом можно пощупать границу. Два пограничных столба – современный и остатки столбика XVIII века – находятся прямо над Двиной, рядом с могилой участника войны с Наполеоном – полковника Петра Онуфриевича Щитомир-Сухозанета.

Крепкие каменные здания, которым по виду за сотню лет, напоминают об утраченном городе, и так и есть: в конце XIX веке в Друе проживало почти 5 тысяч человек, а сейчас – полторы. Достаточно типичная история многих белорусских местечек: ХХ век сжигал и рушил их здания, убивал и вытравливал их жителей, стирал их память, заменял их ум, честь и совесть на какие-то лозунги и партии. Но Друя выжила: в ней не сохранились три древних замка, ратуша, доминиканский костел, старый лазарет, но сохранилось что-то такое, чего не встретишь в других агрогородках: негромкие, не припудренные, кровоточащие, разваливающиеся следы истории, рассыпанные по холмам над Двиной.

Да, десяти ресторанов, о которых вспоминают старожилы, не найти, зато под одиноким зонтиком у желтенького магазина «Железнодорожный» можно выпить кофе. Правда, ручаться за него сложно.

Главная площадь агрогородка – очень трогательное пространство с огромным валуном, старательно расписанной остановкой и несколькими зубами каменной рядовой застройки. Два симпатичных двухэтажных домика – остатки еврейского наследия Друи (более 2 тысяч местных евреев было уничтожено во время Второй мировой). В таких зданиях на нижних этажах шла торговля, а на верхних – частная жизнь владельцев. Сейчас в них заколочены окна, и, по слухам, их готовы снести.

Валун, расколотый на три части, – Борисов камень. В Друе находится один из этой уникальной серии огромных камней с высеченными на них шестиконечными крестами. Эти артефакты раннего христианства с надписями «Господи, помоги рабу своему Борису» на протяжении нескольких веков вылавливали в бассейне Западной Двины. Относят их к XII веку, когда здесь было Полоцкое княжество, а княжил в нем Борис Всеславич, но за давностью лет не совсем понятно, какая именно помощь нужна была Борису. Возможно, этими камнями отмечали какие-то границы, возможно, их устанавливали, чтобы защититься от напастей и эпидемий, а может, это просто крещеные валуны с языческих капищ.

Чуть в стороне от центра можно полюбоваться старым стальным мостом через Друйку, построенным в 1933-м. Есть версия, что его строили под ныне утраченную узкоколейную железную дорогу: с 1916 по 1965 год небольшие составы гоняли по ней из Друи в литовский (тогда вроде польский) Дукштас, и об этом нехитром маршруте есть даже трогательные заметки путешественника за 1928 год. Сейчас мост очевидно автомобильный, а чтобы попасть к соседям, нужно крепко заморочиться. Друйка же старательно петляет в сторону Западной Двины, и с холма над ее устьем виден костел заграничной Пиедруи и аккуратный погранпост Латвии. С вертолетиком.

Рядом с мостом – мемориал, посвященный расстрелянным на этом месте в 1942 году евреям Друи и окрестностей, за которым – немного замусоренный склон и заброшенный дом (есть предположения, что это миква). Еврейская история местечка закончилась уничтожением гетто и сожженной синагогой. А о том, насколько она древняя, может рассказать местное еврейское кладбище.

Но туда пока рано. Пока можно побродить по улочкам агрогородка, чтобы посмотреть на тихий сегодняшний быт и руины прошлого, на развалины колокольни святого Антония, на прилипшую к склону старообрядческую Успенскую церковь, на странноватый параллелепипед кирпичной школы и белоснежную «Белпошту».Центральная улица Ленина, никогда не бывавшего в Друе, повиляет по почти аукштайтскому рельефу, покажет местные огороды и далекие поля и приведет вас в предместье старой Друи – Сапежин, – к впечатляющему костелу Наисвятейшей троицы.

Все потому, что Лев Сапега построил себе маленький Сапежин, позже слившийся с Друей, а его потомок Казимир Лев в 1643-м – еще до Потопа – фундировал строительство раннебарочного храма и комплекса монастыря бернардинцев. Однобашенный костел имеет мощный и гордый, нетипичный силуэт.

Он пережил попадание авиационной бомбы в 1944-м, а также склад химикатов и пару учебных заведений, располагавшихся в его стенах во второй половине XX века. Зато сейчас храм в надежных руках – его настоятель Сергей Суринович не только продолжает заниматься восстановлением святыни, но и приглашает творческих людей трудиться над своими идеями в стенах монастыря: организовывает для художников и писателей пленэры и резиденции. Самое место, чтобы сделать что-то хорошее: келья на краю земли посреди пограничного полусонного агрогородка с более чем шестивековой историей.

После можно взглянуть на тронутый агроштукатурками с розовым, но симпатичный усадебный дом – ныне амбулатория – и приусадебный парк с выходом к Двине, а затем выбираться из этого спящего заповедника пограничья. Заповедника с оптимальным режимом исключенности из большого мира, потому что включенность в него ничего, кроме потерь, не приносила.

На краю Друи есть место, которое рекомендуют местные жители, когда смотришь на остатки рядовой застройки «центра». Как бы намекая, что все уходило, уходит и будет уходить, люди советуют сходить на старое еврейское кладбище, которому, по некоторым сведениям, под четыре сотни лет.

В начале XXI века его восстановили выходцы из местечка, ныне живущие в Израиле и США, – в основном те немногие евреи, которые выжили после ликвидации гетто и партизанщины, уехали за границу. С 1959 года священное для общины место было официально закрыто для захоронений: только в конце 1980-х здесь незаконно похоронили последнего еврея Друи. Мужчину, бежавшего из гетто, потерявшего там семью и прошлое, ушедшего в партизаны, но вернувшегося в местечко, чтобы дожить свою жизнь, быть похороненным на старом кладбище и закончить на себе еврейскую историю места.

За воротами кладбища много покоя и сдержанности, рассыпанных камнями по холму: в деревьях, высокой траве и покосившихся надгробиях с вырезанными орнаментами и буквами нет ничего лишнего, кричащего, драматического. Даже единственное яркое пятно здесь – небесно-голубая плита погибшим от авиационной бомбы Анне и Абраму – кажется частью чего-то давно принятого и пережитого, утраченного и потому уже вечного. Памятью о том, что было, но не с нами, о том, чего с нами не было.

Задумались о вечном в Друе – можно продолжить это непростое дело в Мальках. Там в некотором отдалении от деревни сохранился безымянный деревянный костел XVIII века, о котором сложно найти что-либо, кроме приблизительного времени строительства. Такое чудо, такой старикашка из дерева мог сохраниться только in the middle of nowhere, в стороне от всего, куда ради любви нужно, сжав зубы, трястись по грунтовке.

Непонятно, проводятся ли в нем службы, есть ли у него прихожане и когда в нем в последний раз были люди, но вокруг храма скошен борщевик, к керамическим предохранителям на фасаде протянуты провода, а рядом несут дежурство старые могилы – вероятно, священников.

Фасад костела с деревянным портиком удивительных пропорций, с восьмигранными капителями колонн и смешным балкончиком – что-то про старание, преданность и тщательность, которые обожают вера, любовь и дерево. Здесь необходимо не только обойти костел и рассмотреть все детали сруба со врубкой в лапу и текстуру растрескавшегося дерева, но и пощупать все это хрупкое потемневшее богатство. Прислониться и подумать о том, как делать материальное таким же честным и звонким, хоть и деревянным.

Еще можно заглянуть в замочную скважину, потому что иногда за чем-то недоступным остается только подглядывать.

По пути к водопаду (каково, а?) можно заглянуть в Осада-Дедино. По местной усадьбе прошелся «Ленинский путь» – так назывался колхоз, занимавший здание после войны и давно его покинувший. Приятный, хоть и ничем не выдающийся, классицизм начала XIX века стоит сегодня без окон и дверей, с дырами в крыше и перекрытиях, хотя вроде как и выкуплен в 2016 году. Вероятно, в случае здания в таком состоянии условие «организовать предпринимательскую деятельность с использованием объекта, при необходимости провести реставрацию здания» всего за год может оказаться непосильным.

Дворец стоит мертвым графом, подходить к прудам не возникает никакого желания, и очень жалко лошадь, которая пасется в заросшем парке, заедаемая насекомыми. Жалко и разваливающийся входной портик со стройным колоннами и надписью «курва» у проема – разрушающееся достоинство отсутствующих хозяев. Напротив стоит деревенский дом, в котором жизнь продолжается без всяких портиков: у деловитых местных жителей сушится ковер, выставлены на подъезде ягоды в ведерке. Выглядят хозяева настоящего вполне довольными. «А ўжо дваццаць лет стаит так. Чаго ў ём тольки не было – и дзецки дом, и клуб, и библиацека», – кивают они на дом.

В общем, целебный источник в Осада-Дедино зарос, и то, что здесь жили сперва представители рода Рудоминов (одного из них занесло католическим миссионером аж в Китай еще в XVII веке), а затем Рудницкие (последнего из них расстреляли немцы за то, что был плохим старостой и любил людей) мало кому о чем-то говорит. Ну жили и жили.

Всего в 10 километрах от Осада-Дедино есть деревня с необъяснимым топонимом – Идолта. Она расположена на берегу привлекательного озера, и в ней можно увидеть усадебный дом, который не разваливается! В нем находится местная контора, а рядом припаркованы велики тех, кто в ней заседает. Заметно, что дом восстанавливали старательно, – немного жаль, что он мутно-розовый и крытый металлочерепицей. Хотя кто его знает: вдруг Евген Милош, которому принадлежало все это в позапрошлом веке, был бы не против.

Разваливаются хозпостройки – да и то только их деревянные части. Столбы из кирпича и бутовой кладки, возведенные в XIX веке, выдержат все что угодно – даже заполнение из газосиликатных блоков между ними.

Имение принадлежало близким, но малоизвестным родственникам Оскара Милоша – французского поэта, ученого-ориенталиста и литовского дипломата белорусского происхождения. Лауреатом Нобелевской премии, как, например, племянник Оскара Чеслав, никто из идолтских Милошей не стал, зато о скромности, доброте и трудолюбии хозяина имения – Евгена – с уважением отзывались соседи-шляхтичи. По их воспоминаниям, крестьяне Милошевской волости жили припеваючи, а их дети и внуки получали образование и становились военными, врачами и священниками. Тогда фасады усадебного дома были белыми.

Советские времена все изменили: сталинские репрессии особенно часто касались тех, кто был образован, жил припеваючи или хотя бы неплохо. А бывшие угнетенные восстали даже против мертвых: некоторые источники говорят о том, что часовня-усыпальница Милошей, построенная в 1862 году, была разграблена, гробы разбиты, а местные комсомольцы играли черепами в футбол.

Сейчас часовня снова легальна и в почете: за ней присматривают и проводят в ней мессы. Липовая аллея ведет к этому аккуратному убежищу на холме полуострова, и в расщелинах деревьев можно заметить аккуратно сложенные «фаусты» плодового. Сейчас фасад усадьбы зачем-то ближе к красному, и какая-то новая гармония со всем этим мутно-розовым, плодовым, газосиликатным и поликарбонатным жмется к памяти, к деревянному мостику и капличке, хочет дружить.

На выезде из Идолты к деревне Шнурки красуется супермодерн – храм, построенный в 1939 году, аккурат накануне очередного потопа. Сдержанный, асимметричный, в мягких сочетаниях фактуры и цвета, костел передает привет из других широт, от чего-то романского и итальянского. Безупречная кладка, приятная композиция фасада с белым пятном скульптуры в нише – классное чувство, когда культовое сооружение не пытается купить тебя золотом и масштабом. Это один из немногочисленных храмов на территории Беларуси, который ни разу не закрывался в XX веке, и сейчас он тоже открыт, ухожен и смотрит на дорогу, по которой раз в полчаса проезжает машина.

Внутри уютно и спокойно. Снаружи пожилые женщины приставили два стола один на другой к деве Марии – вероятно, собираются протереть ее тряпочкой: «Усё фатаграфируеце, а на календарэ так и нет! Вон – Порплишки памясцили, а Идалты няма».

Это определенно упущение.

После всего пережитого, перед долгой дорогой в Минск через руины в Ситцах и полную индульгенцию в Будславе стоит передохнуть и освежиться. И лучшего места, чем водопад, для этого не придумаешь.

Именно: белорусский водопад. После сёрфа через привычные вёскi, поля и леса глушишь двигатель и по мере приближения к этому чуду на реке Вята слышишь какой-то нездешний, все нарастающий звук. И шум нарастает, как детская радость от того, что ты думал, что чего-то нет, а оно существует. И всё ближе.

Залог успеха внутреннего туризма – не заморачиваться ожиданиями во избежание разочарований. Назовем это «травмой горы Дзержинской», которой следует избегать и, когда едешь к чему-то единственному и самому в Беларуси, не придумывать себе чего-то необыкновенного. Скорее всего, это будет красота скрытая, неявная, либо нечто умеренное и требующее особого понимания, либо такое вот, как гора Дзержинская, – насыпной холмик с плитой. Поэтому по дороге к «единственному водопаду в Беларуси» было принято решение не ждать чего-то экстраординарного.

Но тонны воды, падающие с десятиметровой ширины порога в стране, где нет водопадов и принято не высовываться, завораживают. Закроем глаза на то, что водопад искусственный – это малозаметно. Закроем глаза вообще, потому что подумаешь – всего 2 метра высоты, зато какой кайф от звука, картинки и гидромассажных процедур, которые можно принимать часами. Главное – соблюдать осторожность и не забывать, что наш водопад на реке Вята (иногда его называют Миорским) – разрушенное гидротехническое сооружение, а рядом с ним много подводных камней.

Потомственный белорусский дворянин древнего герба Мурделио Альгерд Вацлавович Оскерко построил здесь в начале XX века картонную фабрику, чтобы перерабатывать местную осину в упаковку, а для того чтобы фабрика работала, соорудил плотину и запустил гидроэлектростанцию. При Советах картонная фабрика превратилась в мельницу, а электростанция давала свет окрестностям до 1960-х – видимо, пока что-то не поломалось и сооружение не забросили.

Воевавший против большевиков Оскерко умер в 1954-м в эмиграции в Аргентине. Примерно с тех же пор его детище на реке Вята превращалось из памятника промышленной революции и индустриализации в водопад – единственный в Беларуси и уже почти не похожий на рукотворный.

У водопада есть где искупаться, где нырнуть, где устроить пикник, и, несмотря на скромность благоустройства, в летнее время там всегда кто-то есть. Бодрые ребята на местных номерах толпятся с полторашками вокруг шашлыков в сизом дыму, немолодые пары рассредотачиваются и погружаются каждый в свое – кто-то, сидя на камнях, курит, глядя на падающую воду, кто-то пытается изъять из-под камней какого-нибудь ракообразного. В таких местах, еще не тронутых плиткой «Бессер» и мусорками с кучерявой ковкой, всегда возникает противоречивое чувство: с одной стороны, хочется делиться ими, как чудом, с другой стороны, чудо, выставленное на свет и продажу, часто тускнеет и теряет свое очарование. Как с этим противоречием быть, наша экспедиция промолчит.

Проезжая Миоры, можно заскочить в магазин «Гурман», чтобы взять себе в дорогу местных деликатесов. Иногда у магазина даже тусуется мерило благополучия – рыжий кот, который отворачивается от сосисок. Кстати, у местного мясокомбината все хорошо с умением сделать вкусно, но странновато с исторической памятью – поэтому здесь можно найти салями «Шалом». Это немного грустно, учитывая, что в Миорах почти все евреи были уничтожены в гетто в 1942-м, а сам завод построен на месте снесенного ради него старого еврейского кладбища. Да и с середины 1990-х в Миорах не осталось ни одной еврейской семьи, но, возможно, это на экспорт.

Миоры в этом путешествии мы минуем транзитом, но костел Вознесения Девы Марии не сможет миновать нас: в городке нет других высотных доминант, да еще и так удачно вписанных в среду.

Неоготический храм из красного кирпича, построенный в начале XX века, отражается в местном озере, неспешная жизнь вокруг убаюкивает, но расслабляться нельзя – впереди еще много открытий.

С открытиями стоит постараться хотя бы для того, чтобы вашим именем назвали планету, кактус или хотя бы головоногого моллюска. Наш земляк Игнат Домейко был до зависти увлеченным ученым и всю свою долгую жизнь в XIX веке что-то открывал. И теперь память о нем живет не только в сотнях его научных работ, но и в фиалке, минерале и горном хребте в Андах, названных в его честь. В благодарность за усердие ученого в геологии, географии и антропологии его именем назвали и астероид-2784, и небольшой чилийский городок.

Так вот, национальный герой Чили и литвин до последнего вздоха Игнат Домейко наверняка видал Ситцы в лучшем состоянии. Здесь располагалось имение его родного дяди, и, по некоторым сведениям, в соседнем Парафьяново будущий ученый был крещен, а значит, возможно, где-то здесь и родился в далеком 1802 году.

История поместья началась еще в XVII веке, когда представители знатного рода Бжостовских заложили здесь огромный парк и построили не то небольшой замок, не то укрепленную усадьбу. Время было страшное – то с востока, то с запада, то с юга сюда приходили недоброжелатели, поэтому стремление хозяев обезопасить себя крепким домом вполне понятно. В начале XVIII века к постройкам имения присоединилась еще и огромная трехъярусная брама. В ее верхней части висели часы «з зязюляй» – чудо техники с деревянным механизмом, сделанным местными мастерами. Вряд ли можно найти этому подтверждение, но говорят, что раз в день часы гремели боем на всю округу, напоминая людям о том, что пора молиться.

Домейки стали владельцами Ситц в конце XVIII века. Они продолжили ухаживать за парком и развивать хозяйство, а после того как в 1830 году здание старой усадьбы сгорело, быстренько построили новое. Деревянное, зато с огромной оранжереей, полной экзотических растений.

Четыре колонны от старой усадьбы держатся до сих пор. Посреди парка, где уже сложно найти не только пейзажные композиции XIX века, но и планировку, не сдаются четыре здоровенных столба, а рядом с ними сохранился еще и просторный древний подвал со сводчатыми потолками. Через останки усадьбы и парка лежит путь от мехдвора к центру деревни, и в высокие ворота барочной брамы периодически заходят скромные агрогорожане – идут мимо 500-летнего дуба куда-то в сторону дома культуры.

По винтовой лестнице въездных ворот можно даже подняться на второй ярус и посмотреть на парк и груды хозпостроек сверху – ну или на надписи и пустые бутылки, которые будто липнут ко всем этим несчастным руинам прошлого.

Куда что девалось, вполне понятно. В Первую мировую усадебный дом сильно пострадал, советско-польская война тоже не обошла имение стороной – Домейки были против Советов, которые таки пришли сюда в 1939-м. К тому времени последний хозяин усадьбы из рода умер, а новые владельцы уже не жили в Ситцах. С 1939 года усадьбу грабили, разбирали на части и уничтожали: то люди, то войны, которые без людей невозможны. Судя по стенам подвала, даже сегодня находятся любители отколупать кирпич-другой в поисках сокровищ, но что поделать – такой вызов в жизни этого места и четырех колонн: выстоять посреди агрогородка. Ну или исчезнуть.

Планета Домейко все это переживет, впрочем, как и фиалка с моллюском.

Сегодня Парафьяново – уже не такой важный железнодорожный узел, как в начале XX века, так что буквально год назад здесь даже снесли административное здание железной дороги, построенное в 1910 году. Оно не было включено в список историко-культурных ценностей, вот и поплатилось. Зато еще жива симпатичная деревяшка казармы, баня, а в другой части удаленной от станции части деревни – благородный красавец-амбар из серого камня.

Но самое эффектное сооружение Парафьянова – необарочный костел Девы Марии. Белый, нарядный, как облака, и графичный, как старательно выполненный архитектурный чертеж.

Костел восстановили после незавидной судьбы склада в советское время, и в этом году каменный тортик празднует свое 110-летие.

«Захадзице! У нас тут многа вина!» – бодрые приглашения от мужчин у местного магазина сменяются подслушанным у иловских женщин про экономику и традиционные проблемы традиционной семьи: «Я яму поўкило прынесла, а ён усё и з'еў. А я ж ад яго ўжо пяць месяцаў ни капейки ня бачу. Лепш я бы ўжо з дзецьми жыла».

Как бы там ни было, в Илово частично сохранилась одна из самых старых винокурен Беларуси. Но самое главное – она до сих пор в строю. Конечно, с 1832-го многое изменилось – особенно в рецептуре и технологиях, зато теперь в фирменном магазине при заводе можно купить не только местный кальвадос, но и такой удивительный напиток, как вино из голубики. В этом магазинчике вообще представлен весь ассортимент УП «Иловское» – от повидла и чипсов, от ординарного белорусского кальвадоса до вина «IQ» или «Ариадна», но редакция советует хорошенько подумать: нам еще за индульгенцией. Вино или индульгенция, индульгенция или вино.

Перед тем как посмотреть на размашистое позднее барокко и один из трех в Беларуси храмов с титулом малой базилики, глянем на скромные руины усадебного дома в близлежащей деревеньке Полесье. Вернее, на оставшуюся от усадьбы двухэтажную пристройку начала XX века (сейчас в ней амбулатория) и милую руинку двухуровневой террасы с балюстрадой.

Имением владели потомки королевского ротмистра Георгия Оскерко, получившего эти земли за участие в битве с московским войском еще в 1564-м. Усадебный дом и хозпостройки на протяжении многих веков не раз перестраивались, и, судя по фото, к началу XX века Оскерки свили здесь уютное гнездышко с парком и обширным хозяйством.

Жаль, но во Вторую мировую деревянный дом с ломаной мансардной крышей сгорел, и от него осталась лишь терраса с балюстрадой. Тем не менее даже этим жалким остаткам роскоши удается послужить человеку сегодняшнему. Заколоченный голубыми досками трупик шляхетного прошлого с табличкой «Здание подлежит реставрации» превратился в симпатичную дровницу.

Что ж, а теперь к Будславу. Гигантский костел бернардинцев возвышается над всей низкорослой и приземленной округой – видимо, как и положено одной из главных религиозных святынь Беларуси.

История Будслава берет свое начало с монахов, получивших в начале XVI века во владения местные леса и сплавлявших их по реке в Вильню. Вернее, сперва за сплавом следил один-единственный человек, который жил в маленьком домике – деревянной «буде». Леса было столько, что вскоре сюда направили еще несколько монахов из Вильни: количество буд росло, и усилиями братьев здесь уже в 1530 году появилась первая деревянная капличка. А в 1613 году местным монахам достался один из наиболее почитаемых сегодня местными католиками образов: икона Божией Матери, подаренная Папой Римским минскому воеводе Яну Пацу (какие у минчан были связи!). Тогда же и началась история паломничества к ней верующих.

Буда стала Будславом с первым каменным храмом, построенным в 1643 году, после чего монахи возвели здесь монастырь, а спустя сто лет – в 1767-м – заложили краеугольный камень грандиозной базилики.

Огромный костел с башнями, будто бы специально раздвинутыми одна от другой, чтобы вместить между ними побольше верующих, выглядит богачом-гигантом по сравнению со скромной малоэтажной застройкой центра местечка. Построенный на деньги многих фундаторов вокруг культовой иконы, этот памятник позднего барокко стал центром паломничества для католиков со всей Беларуси и получил от Папы Римского статус малой базилики. А это значит, что в Будславском храме Вознесения Пресвятой Девы Марии при определенных условиях может быть дарована полная, просто полнейшая индульгенция.

Интересно, пользуются ли такой возможностью все те немногочисленные люди, что проходят, проезжают на велосипедах или катятся в коляске мимо храма в будние, а не праздничные дни. На фоне величия и нарядности сооружения и закрытых ввиду отсутствия службы ворот они кажутся маленькими и будто бы немного потерянными.

Но к чему приписывать людям потерянность? Пожилая женщина с раскрасневшимся лицом, которая поджидала у костела своего приятеля, прикатившего к ней из магазина в инвалидном кресле, оказалась вполне себе находчивой. Увидела фотоохоту на барокко и под хихиканье компаньона хриплым голосом бросила: «Эй, нас фотографируй! Мы тоже красивые!»

И правда.

Если красоты недостаточно, то дорога в Минск обеспечит еще: например, самое большое рукотворное озеро Беларуси, в котором можно искупаться, ну или просто погулять по его берегу.

Сложно поверить, но Вилейскому водохранилищу всего полвека, и появилось оно стараниями неуемного Петра Мироновича Машерова. Перекрыть Вилию и направить часть ее вод в Свислочь понадобилось для того, чтобы обеспечить растущие потребности столицы в воде. Cейчас эти технические обстоятельства генезиса озера в 23 километра длиной уже маловажны: мир принял его как родное. Песочек, светлые сосновые леса по берегам, куча кемпингов – но стоит помнить и о том, что ради чуда и водоснабжения было вырублено 3300 га леса, переселено 9 деревень и перенесены тысячи могил.

Помнить – это вообще неплохо, хоть и невыносимо порой.

Дорога

К радости водителя этот блицкриг любви к Беларуси длиной в 640 километров почти все время катится по дорогам с покрытием, причем неплохого качества. В то же время мы не можем не заезжать за красотой в места поглуше.

Так, в Германовичи можно поехать через Попки, а можно через Ложные Жуки, и во втором случае придется ехать по грунтовке. Выбираться из Германович на трассу Р18 можно живописными дорожками через Отоки и Старый Погост – подвески не убудет, зато можно полюбоваться нетронутыми ландшафтами.

Полкилометра дороги без покрытия нужно будет потерпеть за Канахами по пути к экотропе Ельня. Машину стоит оставить у инфопойнта в 500 метрах от деревни.

Дорога, связывающая Миоры и припрятанную Друю, тоже без покрытия, но относительно ровная и безопасная.

Чтобы затем увидеть деревянную старушку в Мальках и зомби-классицизм Осада-Дедино, тоже нужно будет потрястись по сельским дорогам.

Добраться к водопаду на Вяте можно двумя способами – через Повятье и Александрину (поворот на них чуть южнее Идолты) или через Суромщину. В обоих случаях то, насколько близко вам удастся подъехать, зависит от влияющих на состояние грунтовки дождей – следите за точкой в навигаторе и реальной ситуацией на дороге.

Вполне может быть, что после водопада вам ничего уже больше не захочется, – тогда можно ехать прямиком на Минск по Р18. Если сил еще хватает, под Докшицами сверните на Ситцы. Дорога на Будслав через Илово имеет небольшой малоприятный участок, где нужно будет сбросить скорость и объехать пару ям, но к тому времени у вас в салоне может плескаться голубичное вино и кальвадос, так что не грузитесь мелочами.

Еда

С едой как обычно. Какой-никакой придорожный сервис покидает наш маршрут вместе с трассой М3, и дальше пригодятся запасенные бутерброды с чаем. Не стесняйтесь заходить в сельские магазины – это всегда интересный опыт. По пути в Друю можно изящно отобедать в Глубоком – город предлагает с десяток вариантов кафе и даже один суши-бар. Там же можно прихватить чего-нибудь для встречи заката над Ельней.

В Друе ни на что особо не рассчитывайте: в магазине «Железнодорожный» есть кофейный аппарат, но выглядит он так, будто с 1939 года не работал. От ресторанов начала века там ничего не осталось, но. остановившись в какой-нибудь из немногочисленных агроусадеб, вы сможете порадовать себя сами. Да, это частая необходимость здесь – радовать себя самим.

Ну а на обратном пути можно взять чего-нибудь вкусного в Миорах, пообедать в Глубоком или устроить пикник на Вилейке.

Ночлег

Логика этого маршрута предполагает ночевку в Друе или в ее окрестностях. Мы можем рекомендовать проверенное место на Друянова, 30 – только никому не рассказывайте. Это вполне приятное соотношение цены и предлагаемого комфорта, да еще и гамак над Двиной. В крайнем случае можно поискать что-то в окрестностях – все-таки это Браславщина, и туриста там любят и ждут.

Только не забудьте паспорт – это приграничные территории, и его у вас могут проверить.

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь

Фото: Сергей Кравченко, Артём Концевой, Ян Булгак, А. Павловская, К. Шестовский, radzima.org, wikimedia.org, nailtimler.com, twimg.com, radzima.org, history-belarus.by, mhf.krakow.pl, kresy.pl, polona.pl.