Как это любить. Путешествуем на север Беларуси – к храмам, курортам и электростанции

В одной культовой стратегии конца девяностых начало игры всегда выглядело одинаково. Герой топтался у своего родного города на небольшом пятачке карты, будто выхваченном фонариком из тьмы, а весь остальной игровой мир представлял собой затянутую черной дымкой неизвестность – так называемые неразведанные территории. Земли, в которых героя может поджидать что угодно: от сокровищ, тайных знаний и союзников – до потерь, врагов и погибели.

Никуда не двигаться означало не только не познать окружающий мир, но и отказать себе в развитии и в конечном итоге продуть. Зато, покинув пенаты, можно было с каждым своим ходом рассеивать тьму и находить диаманты, магические навыки и, что не менее важно, дружественных существ. И всё это приобретенное в путешествиях добро, конечно же, помогало в итоге победить зло (ну, или наоборот – там, как и в жизни, можно было выбрать, на чьей стороне играть).

Кажется, что любого рода исследование своей страны (если ее, конечно, хочется называть своей) – будь то погружение в историю лежа на диване с книгой или ютубом, авторская экскурсия по какому-нибудь старому городу, пеший поход через сельские пасторали или трип дизелями по самососредоточенным малым городам – это способ открывать символическую карту и находить сокровища, подсказки и союзников. Приподнимать завесу тьмы, безусловно, рискованно – за ней ведь не только друзья и приятные открытия. Зато есть шанс избежать разочарований, а то и выиграть.

В этот раз герой нашей затяжной стратегии помчит на север, к моренным холмам и озерам с удивительными названиями. Как водится, глазеть на наследие и искать любовь на перекрестках прошлого, настоящего и будущего.

Опасность в том, что путь туда лежит через щедро усеянные артефактами земли, поэтому придется приложить усилия, чтобы не отвлечься и не залипнуть в пределах Минского района.

Например, выбирая керамику в холмистых Радошковичах и потерявшись среди кашпо цвета радуги или горшков для запекания. Или выискивая в тех же Радошковичах, как попасть в храм, где в 1882 году крестили Янку Купалу (потому что вход на территорию храма больше похож на проходную, и так и есть: после войны в нем располагался один из корпусов «Белхудожкерамики»). Или добираясь к другому храму – к церкви святого Ильи 1942 года постройки, спрятавшейся на высоком холме.

В общем, есть где разгуляться, и, приложившись к эстетической и инфраструктурной стороне этого маленького, но богатого на цiкавосткi городского поселка, можно было бы слепить неплохое туристическое местечко. В межвоенное время здесь был прямо-таки очаг беларуской культуры – с гимназией имени Франциска Скорины, с Товариществом беларуской школы, со студией Язепа Дроздовича, с домом, где жил и работал Бронислав Тарашкевич – создатель первой грамматики беларуского языка (тарашкевицы) и подпольщик Коммунистической партии Западной Беларуси, расстрелянный впоследствии НКВД. Поэтому если вы и правда хотите на север, к озерам, то Радошковичи лучше объехать.

Также не стоит соваться и в расположенную в паре километров Вязынку, где в симпатичнейшем месте между лентами реки и железной дороги стоит дом-музей Янки Купалы. Место мистическое и подходит для длительных прогулок: рукотворный, но завораживающий канал Вилейско-Минской водной системы, ножом прорезающий живописный рельеф, дикая извилистая малютка-река Вязынка и холмы, с которых сквозь марево из туманов и печные дымы можно смотреть на далекие электрички.

Кстати, дорога из Радошковичей в Вязынку такая кривая, что местами похожа на серпантин. Местные дачники шутят, мол, пьяный Якуб Колас протоптал, возвращаясь из гостей у Янки Купалы. Что ж, топая этой дорогой, есть чем насладиться: поля и пригорки, дубы-великаны, дремучий лес – как тут не пригубить. Короче, ни в коем случае не стоит заезжать в Вязынку, имея амбиции посмотреть что-то еще. Туда стоит приезжать минимум на полдня, а это совсем другого рода путешествие и скорее дайвинг, нежели серфинг.

Не стоит залипать и в деревне Плебань. Ну, разве что взглянуть на бывший костел, в котором повстанцы 1863-го прятали оружие, из-за чего он примерно с тех же пор то церковь, то костел, то разваливается, то опять церковь. Архитектура ансамблика храма и колокольни по-беларуски сдержанна и как-то по-домашнему уютна; правда, любую симпатичную форму можно испортить металлочерепицей.

На старом кладбище Плебани те самые прятавшие оружие повстанцы и похоронены. Юлиан Бакшанский, Рафал Малишевский, Леопольд Паньковский, Игнатий Сулистровский (которому было 15 лет) – имена погибших сплошь точеные, непростые и лишний раз напоминают о том, что восставшая шляхта, не получив должной поддержки и отклика у своих крестьян, сама разгребалась в обреченной войне с Российской империей.

В деревне Красное – совсем рядом с Плебанью – можно поискать могилу, где лежит умерший в 1944-м (в возрасте 105 лет!) последний участник восстания 1863 года Игнат Абрамович. Волат, что сказать. За 105 лет уж точно можно увидеть, как все меняется, минует, проходит, разрушается, умирает, восстает и только человек остается таким же недарэкай, сосудом противоречий – по обе стороны фронта, по обе стороны баррикад.

Ну и последнее, куда не стоит наведываться, – это заброшенный пионерлагерь «Доманово» (прежде «Ленинец»). Об этом и табличка на входе гласит: проезд и проход запрещены. Но если вы ностальгируете по зарницам, линейкам, финикам на полдник и прочей зубной пасте на лице, изучаете следы советского прошлого или 1990-х, любите щекотливую эстетику заброшенных мест или ищете локейшен для съемки фильма ужасов с призраками в красных галстуках, можете рискнуть.

«Воспитательно-оздоровительные учреждения» для детей стали появляться по Советскому Союзу в 1920-х, и первым и главным из них стал культовый «Артек» на берегу Черного моря, куда могли попасть только особо одаренные школьники (ну и, как положено, дети чиновников). Со временем сеть загородных пионерлагерей разрослась по всему СССР, и в Беларуси, например, появился один из крупнейших лагерей всесоюзного значения «Зубренок». Он, к слову, еще жив, а вот бывший «Ленинец» с начала 2000-х пустует и умирает. И вроде продается, как и все на свете. Кроме любви.

В общем, если подобное приключение не бередит старые раны, то велкам! На почве этих удивительных резерваций для юности сформировалась целая субкультура: в лагерях заводили дружбу на века с последующей перепиской между Брагином и Южно-Сахалинском, находили и теряли друг друга пылкие юные сердца, учились подчиняться и преступали табу, учились целоваться и стрелять. Условно свободные дети воспитывались там, как и принято у человека, в двойственности: утром в строю и лозунгах – ночью в девиациях и шалостях.

Следующее испытание – Вилейка и окрестности. Там тоже можно задержаться, найти много интересного и так и не добраться до моренных красот севера. Мы проскочим эти места транзитом, но сосны и песчаные обрывы вдоль несущейся к Балтике Вилии – прекрасный повод снова и снова сюда возвращаться. Главное, не приближайтесь к узлу связи, который на сверхдлинных волнах передает что-то там в Атлантический и Индийский океан прямиком из болот Вилейщины.

Про самое большое водохранилище Беларуси мы уже упоминали. Исследовать его берега с дамбами, шлюзами, дикими лесными пляжами и туристическими стоянками – отдельное приключение. Несколько километров автотрассы Р63 (Ошмяны – Борисов) идут по самому краю береговой линии и особо романтичных водителей с богатым воображением могут унести к Адриатике и прочим Ривьерам. Но спокойно: родныя сэрцу дэталi краявiдаў вернут назад.

Сама Вилейка, оправившись после двух мировых войн и невосполнимых потерь, кажется, тихонько живет свою жизнь районного центра. Центром речного судоходства, как было в XVIII-XIX веках, когда всякое добро плыло отсюда в Западную Европу, ее уже не назовешь, но кораблик на гербе остался.

Абсурдно и симптоматично, но первым каменным зданием города стала тюрьма. Граф Константин Тышкевич, проплывавший мимо с научной экспедицией, писал: «После торговых – многолюдных и шумных – пристаней начинается другая Вилия: одинокая, угрюмая, с низкими пустынными берегами. Неожиданно поверх береговой линии на холме появляется некий белый объект, который с этого момента уже не исчезает с наших глаз, даже когда мы меняем направление. И чем ближе мы подплывали, тем яснее видим, что белая точка – это новая построенная вилейская тюрьма, единственная каменная постройка в этом городе».

Местный острог был частью крупного проекта строительства тюрем в уездных городах, затеянного российскими властями в середине XIX века. За сотню лет стены вилейской тюрьмы повидали немало человеческих трагедий – здесь сидели повстанцы при царе, подпольщики при поляках, подпольщики при большевиках, подпольщики при немцах. Здесь мучили и расстреливали людей сотрудники НКВД и СС.

К счастью, многим хорошим людям удалось уцелеть. В частности, из вилейской тюрьмы посчастливилось выйти живым легендарному Борису Киту, сидевшему там при немцах за помощь партизанам и уехавшему в США, чтобы не сидеть там при большевиках. Если бы один из лучших ученых будущей мировой космонавтики не опасался красного террора, возможно, СССР и победил бы в «лунной гонке».

Ну ничего: Вилейка и без всякого там космоса молодцом. В ней теперь намного больше, чем при Николае I, каменных зданий, а масштаб и характер застройки позволяет сохраниться этой, кажется, сугубо беларуской полуотрешенности малых городов от мира. В ней есть несколько предприятий – здесь даже производили легендарные фотоаппараты «Зенит». Ну а близость Вилии и огромного водоема оставляет еле различимый привкус курорта.

На центральной площади можно найти один из симпатичнейших на этих землях храмов начала XX века – Крестовоздвиженский костел, соединивший в себе остроту и тонкость неоготики с суровостью и асимметрией романского стиля.

Совсем недалеко от него – известного времени и типового проекта православный храм с часами (!) на колокольне.

Ну и, конечно, Ленин, как и во многих других городах, уже многие десятки лет замыкает сакральный треугольник посреди беларуской пустоты. Лишь сменяется у дедушки антураж. То он стоял лицом к райкому, спиной к церкви, то развернулся к храму, а вот за ним возникли и исчезли разноцветные искусственные пальмы, долгое время украшавшие Центральную площадь в городе Вилейка.

Завершить знакомство с городом можно, посетив забытое и заброшенное еврейское кладбище. Найти его непросто, и состояние его, мягко говоря, удручающее. История вилейских евреев, составлявших значительную часть населения города, почти закончилась во время Холокоста – возвратившимся с войны или из эвакуации было попросту не к кому возвращаться.

В послевоенные годы надгробные камни стали растаскивать на нужды хозяйства и закладывать в фундаменты. Говорят, на сегодня сохранилась лишь третья часть старого некрополя: две трети в 1970-е пустили под песчаный карьер. Строительный материал для новой жизни – штука важная. Делов-то – только кости выбрать.

Вот мы и в Поозерье, где вода и лесной воздух лечат многие недуги, кроме, пожалуй, бесчеловечности и беспамятства. Да и тут, гуляя по нарочанским борам, не стоит забывать про сотню тысяч погибших в них в Первую мировую. Но к хорошему: самое большое озеро Беларуси, самая крупная курортно-оздоровительная зона, 25 видов рыб и лебедь-шипун, который может нашипеть на вас, если что не так. Всё это о Нарочи и о Национальном парке «Нарочанский».

Как курорт место стало развиваться еще в межвоенное время, когда являлось польскими «кресами всходними» – другими словами, окраиной и глухоманью, но очень живописной и экзотичной. Эти края даже называли польской Финляндией, а озеро – Виленским морем. Уже тогда в эти чистейшие дремучие леса потянулись туристы и любители палаточных лагерей, а на берегу появились всякие школы, виллы, базы и яхт-клубы. Тогда же сюда проложили узкоколейку, чтобы побыстрее добираться из Вильнюса до самого-самого берега.

Вторая мировая выжгла инфраструктуру и перекроила карты и судьбы. Сейчас здесь не польская, но все еще вполне Финляндия, и только архитектура, топонимы и отдыхающие напомнят вам, что вы в самой что ни на есть Беларуси.

С конца 1950-х, после тщательных курортологических обследований, показавших, что сердце и нервы здесь можно-таки подлечить, берег Нарочи стал застраиваться различными учреждениями. Сегодня их здесь десятки. Если вам от 6 до 17, то можно попробовать попасть в тот самый легендарный образовательно-оздоровительный «Зубренок», а если дело к старости – различные здравницы и прочие дома отдыха круглогодично готовы принять вас на процедуры.

Подобраться к воде дикарем можно в десятках разных мест с любой стороны водоема. Например, въехав на небольшой полуостров Наносы с западной стороны. Аккуратная дорога пронзает чистый лес, через который легко выйти к побережью, залечь там во мхах, снегах или искупаться. А добравшись до конца автодороги, вы найдете бойкую курортную агломерацию, занявшую, собственно, весь нос полуострова.

Этнокультурный комплекс, агроусадьбы, коттеджи, рестораны, гестхаусы, ветряные мельницы, пони и понтонный пирс, который уходит далеко в голубой простор бескрайнего озера, смешиваются здесь в маленький аналог балтийского курорта – какой-нибудь Ниды и Куршской косы. Так же аккуратно, так же многолюдно в сезон и так же дорого. И только аутентичные, приземистые беларуские хаты, с разным успехом переоборудованные в аграсядзiбы, выдают, что когда-то здесь была обычная деревня.

Можно, конечно, по-разному относиться к эстетической стороне дела – кого-то и удар хватит от обилия резьбы и прочего деревянного дерева: самоваров, гляков, рыцарей на конях и прочих воплощенных представлений об «этно» и досуге, но в целом сделано всё очень добротно, дорого и с явным энтузиазмом. Балдеть в этом или искать рай в шалаше и ловить под корягами раков голыми руками – дело наше. Мы же в свободной стране.

У озера Нарочь есть еще парочка Нарочей. Одноименный курортный поселок – столица национального парка с городской инфраструктурой, набережной, гостиницами и санаториями. Поселок молодой: он был создан на месте старых рыбацких деревень Купа, Урлики и Степенёво всего-то в 1964 году.

Другая Нарочь – агрогородок, который местные жители по-старинке называют Кобыльником и не против вернуть населенному пункту историческое название. Кобыльнику более 500 лет, которые невооруженным глазом не видны, но чего здесь только не было. Все войны и восстания, все беды и напасти оставили здесь материальный и нематериальный след: от 12-тысячного корпуса шведов, шуровавших через местечко в 1708-м, до четырех пудовых бомб, сброшенных на местный немецкий аэродром в 1915-м; от кавалеристов «первых Советов» азиатского происхождения, грабивших жителей в 1920-м, до лихолетья Второй мировой, когда здесь схлестнулись немцы, Армия Крайова и партизаны.

Сейчас в Нарочи тихо и мирно: сосновые боры навевают задумчивость, маленькое беларуское море утешает и лечит (только остерегайтесь паразитов) – самое то восстановить винокурню 1845 года и делать кальвадос со старкой. Более того, первый беларуский односолодовый виски тоже отсюда родом.

А еще здесь есть симпатичнейший костел св. апостола Андрея – первый храм Виленской диацезии, построенный в XX веке, когда в «Северо-Западном крае» снова разрешили строить римско-католические святыни. Неоготический красавчик с окном розой и колокольней, сохранившейся от деревянного храма-предшественника.

Кстати, в этом костеле в 1942 году крестили Марию Качиньскую (в девичестве Мацкевич) – польскую экономистку, общественную деятельницу и жену восьмого президента Польши. Оба супруга погибли в авиакатастрофе под Смоленском в 2010 году.

От Нарочи в Камаи стоит пробираться проселочными дорогами, чтобы сердцем ощутить Свенцянские гряды и прочую моренную красоту региона (а заодно, например, проведать Большие и Малые Швакшты). Интенсивность человеческого присутствия по мере движения на север будет уменьшаться, а количество холмов и простора – увеличиваться.

Посреди всего этого великолепия, в самом центре агрогородка, как диамант в сдержанной, но единственно возможной оправе беларуского сегодня, находится уникальный памятник локальной архитектуры – камайский костел Иоанна Крестителя.

Этот почти лишенный декора, суровый и пластичный при этом храм сочетает в своем дивном облике сакральность (даже инопланетность) и какие-то предельно земные ясность, простоту и честность – в общем, всё, чему хочется верить. Всё дело в том, что этот храм (как и его самобытные коллеги в Сынковичах и Мурованке) изначально имел вполне земную функцию: оборонительную. Из него не только устремлялись в небеса молитвы, но и летели в людей стрелы и пули. Так что украшательством его строители не увлекались, зато возвели двухметровой толщины стены и угловые башни, чтобы шпулять в недоброжелателей.

Фундатор костела шляхтич и военный деятель ВКЛ Ян Рудомина-Дусяцкий знал, что делал. С 1606 года, когда новопостроенное здание перешло к верующим, недоброжелатели только и делали, что ходили через эти земли туда-сюда, как через проходной двор. Больше всего храму попало в лютую Тринадцатилетнюю войну: тогда он лишился двух башен, внутренних опор и готических сводов, а от Северной стенам достались шведские пушечные ядра, которые позже, во время восстановления, были вмурованы в стены, – они с тех пор часть декора.

Кто был архитектором, неясно, но северо-ренессансные черты указывают на сдержанный голландский почерк. Вполне возможно, что за стройку отвечал господин начальник королевских фортификаций Петр Нонхарт (чей замочек в Гайтюнишках сейчас служит больницей для людей с душевными недугами). Во второй половине XVIII века (видимо, когда оборонительная функция потеряла свою актуальность) к основному объему храма пристроили просторную каплицу с криптой.

Несмотря на неприступный вид, камайский костел давно открыт для всех. Двери низенького стрельчатого проема – готического привета – миролюбиво распахнуты и, говорят, никогда не закрывались. Судя по легенде, во времена Второй мировой местный ксендз спас некого известного красного партизана, поэтому храм оставался действующим даже при атеистической советской власти.

Костел был настолько открыт миру, что к XXI веку порядком устал и поистрепался. В конце 90-х из него украли серебряный оклад чудотворной иконы, затем ураган повредил одну из башен, а барочная крипта пришла в такое состояние, что черепа и кости маршалков выглядывали из-за разбитых погребальных плит.

Реставрация все исправила. Костел добротно отремонтирован, оштукатурен, захоронения приведены в порядок, и лишь немного жаль чистого белого цвета наружных стен. Теперь они имеют легкий персиковый оттенок – наверное, это какая-то извечная местная тяга к солнцу и теплу.

Если кроме птички, что свила при входной двери гнездо, вас никто не встретит, не отчаивайтесь – почти все помещения костела доверительно доступны, и можно самостоятельно побродить по нему в поисках 118 предметов исторической ценности (именно столько насчитали специалисты при внесении памятника в Государственный список историко-культурных ценностей Республики Беларусь). Истертые деревянные ступеньки заведут на хоры, массивные двери – в темные башни, а любопытство и «Гугл» – к биографиям людей, о которых рассказывают именные таблички на стенах.

Пластика крестового и звездчатого сводов апсиды, деревянные алтари XVIII века, нарядный орган с трубящими ангелочками, ритуальная утварь – камайский костел, такой сдержанный снаружи, внутри похож на сокровищницу с двухметровыми стенами, за которыми становится спокойно и безопасно. Будто внутри шкатулки с бесконечными историями про два мира и переходы между ними.

Кстати, снаружи этой шкатулки тоже классно: по-агрогородокски тихо, плавно и наверняка полно историй. Они точно есть у древнего каменного креста, у парафиального дома, в котором сейчас «Камайскае ляснiцтва», у любой хаты и уж точно на обоих кладбищах – старом и новом. У выпившего веселого мужика, что тащится от улицы Гагарина к магазину «Грошык», тоже есть – только б не побояться узнать.

Ракетные войска стратегического назначения вместе с бомбардировщиками и штурмовиками поселились в краю озер в 1950-х и покинули его в 1990-х. Теперь в Поставах – бывшем городе летчиков и ракетчиков – нет ничего закрытого и засекреченного: гуляй – не хочу. И есть где.

В небольшом городке разбегаются глаза от эстетической многослойности пары-тройки последних веков. Ну и от красоты, конечно. А найти ее здесь можно на любой вкус: окунуться в каскад озер с отражающимся в них поставским скайлайном, заблудиться в старинном парке, поискать исчезающие примеры рядовой застройки, элементы барокко или классицизма, послушать в грациозном костеле орган – ну или пропасть в лайнапе местного фестиваля «Звіняць цымбалы і гармонік», если повезет.

При должной открытости к миру внимательного исследователя могут порадовать и неочевидного достоинства вещи. Например, стоящий на берегу Мяделки старательно окрашенный пьедестал без скульптуры. На нем глубоко выцарапана надпись: «1966 г 16 мая восхищалась Валя».

В Поставах, как и во многих других малых городах Беларуси, и правда есть чем восхититься. Главное – прикрутить снобизм и посмотреть на всё не свысока, а сверху и широко. Ну и замедлиться, чтобы заглянуть в глубину. Кстати, один из вариантов происхождения названия города, судя по «Википедии», – литовское слово pastovis, означающее «глубокое место в реке, где медленно течет вода».

Центральная площадь, где мимо православного храма шурует к исполкому каменный Ленин, – самое что ни на есть touristic place. Цельность архитектурного ансамбля из милых старинных домиков, окружающий по периметру сквер с фонтаном, слегка нарушает разве что типовое административное здание. А так – вполне себе приятная рыночная площадь старого европейского городка. Вот тебе дом врача, вот тебе дом ремесленника, вот тебе заезжий дом переночевать и храм помолиться.

Сохранившаяся рядовая застройка площади – наследие неутомимого Антония Тизенгауза (он уже встречался нам в Желудке), экономического деятеля и патриота поздней Речи Посполитой. Именно с ним связывают расцвет Постав в далеком XVIII веке.

Образованный и энергичный представитель древнего немецко-балтийского рода заручился дружбой и доверием польского короля и получил должность надворного подскарбия – по сути, управляющего финансово-экономической деятельностью королевских владений ВКЛ. Пост позволял Тизенгаузу воплощать все его реформаторские идеи. И главной из них было быстренько превратить аграрную и экономически отсталую Речь Посполитую в промышленный рай, а заодно и в центр европейской культуры.

Неўтаймаваны подскарбий строил мануфактуры и фабрики, дороги и каналы, открывал училища и театры, закупал заграничных коров и овец – другими словами, делал все, чтобы родина процветала.

При этом, будучи адептом просвещения, сам он, говорят, оставался недоучкой и импульсивным самодуром. Злоупотреблял служебным положением и не считался с расходами (а часть доходов еще и оседала в карманах недобросовестных чиновников). Да и методы, которыми он пытался преобразовать мир вокруг себя, как это часто бывает с пламенными революционерами, были вероломными и антигуманными: одних он принуждал к рабскому труду, у других отбирал детей, чтобы обучить культуре, с третьими обращался как вышибала, собирающий долги для королевской казны.

В итоге за 15 лет деятельности он прошел путь от всеобщего любимца-реформатора до человека, которого ненавидело всё ВКЛ – от крепостных до магнатов. В 1780 году его отстранили от дел, лишили имений и чуть ли не судили. Неудивительно, что он «заболел меланхолией» и спустя пару лет умер. Впрочем, оценки деятельности Тизенгауза противоречивы и варьируются от восторженных до крайне негативных. Еще бы, этот удивительный человек «хотел в литовских пущах сразу цветущую Голландию зреть». Пуща, как это водится, была не готова.

Немножко цветущей Голландии таки досталось от графа Поставам, ведь городок был его собственностью и в некотором роде испытательным полигоном. Тизенгауз с привлечением итальянского мастера построил барочный ансамблик центра, наводнил его иностранными умельцами-ремесленниками, а заодно запустил в Поставах несколько мануфактур.

Для полноты картины меценат обустроил здесь и художественную школу, куда набирались крепостные дети. Говорят, девочки осваивали клавикорд, а хлопцы скрипку и басетлю. А из балетной школы в Поставах танцоры попадали прямиком в королевскую труппу в Варшаве. Европа!

Впрочем, площадь Ленина (бывшая Рыночная) и сегодня выглядит вполне по-европейски – даже с вождем революции и медведем, следующим за ним к исполкому. Огромный крытый рынок, который с XVIII века был центром градостроительной композиции, не пережил войн 20-го, и теперь на его месте сквер, насыщенный самыми разнообразными малыми архитектурными формами. А вокруг полно жизни. Непонятно, что насчет иностранных ремесленников, но магазины «Прыгажуня», «Тамара» и «Крась Карась» вовсю работают.

Внучатый племянник Тизенгауза Константин, которому Поставы достались по наследству, тоже внес свою лепту в формирование города. Например, достроил фамильный дворец, заложенный своим знаменитым родственником. Сегодня в представительном памятнике классицизма располагается районная больница.

Интерьеры с мраморными каминами и музыкальными салонами канули в Лету, поэтому внутрь, в больничные коридоры и палаты, стремиться не стоит. Зато снаружи дворец-больницу легко осмотреть со всех сторон. Здание в прекрасном состоянии и может служить наглядным пособием для архитекторов о том, как быть сдержанными, уравновешенными и классическими.

С двух из четырех сторон дворца установлены скульптуры Тизенгаузов: с восточной, развернув чертежи, стоит наш дорогой реформатор Антоний, а с северной – в окружении птиц – Константин. Оказывается, Константин Тизенгауз (1786–1853) был известным на весь мир ученым-орнитологом. Его же называют и основателем беларуской орнитологии.

Отучившись в Виленском университете, молодой граф решил посвятить себя науке и птицам. Но случился Наполеон, и Константин, как и многие другие шляхтичи, стал под его знамена в надежде восстановить Речь Посполитую. Ничего ни у кого не вышло, зато после того, как российский император амнистировал воевавших на стороне Наполеона, Тизенгауз с радостью вернулся в родные имения и обосновался в Поставах. Достроил фамильную резиденцию и организовал в ней крупнейший в Восточной Европе орнитологический музей и зоосад.

Помимо заморских пернатых, чирикающих в графских оранжереях, в поставском дворце хранилось около трех тысяч чучел птиц и коллекция яиц. А сам граф ездил по миру в экспедиции, а затем писал научные труды по орнитологии, которые оформлял собственными рисунками – ведь вторым его страстным увлечением была живопись.

Пейзажный парк поистрепался, павильоны с оранжереями не сохранились, да и остатки орнитологической коллекции теперь находятся в Вильнюсе и Дрездене. Тем не менее в подвале дворца сегодня действует музейная экспозиция, посвященная Константину Тизенгаузу – и не только.

Можно было бы смело поставить памятник и Марии Пшездецкой (1823–1880) – дочери Константина Тизенгауза и Валерии Ванькович. Но, будучи филантропкой и меценаткой, она позаботилась об этом сама. Говорят, именно благодаря ее стараниям в Поставах в конце XIX века появился шикарный кирпичный костел.

Времена были для католиков тяжелые, и, по легенде, царские власти позволили Марии возвести храм лишь в случае, если она профинансирует и строительство православной церкви. Как говорится, win-win. Теперь и в городке на Мяделке панораму формируют и неоготика, и ретроспективно-русский.

Мария родилась в Поставах. Выйдя замуж за историка и писателя Александра Пшездецкого, она отправилась в Европу, где обучалась живописи и общалась с творческой интеллигенцией. Бесследно такое не проходит, поэтому в дальнейшем она стала устраивать в своем особняке в Варшаве музыкальные вечера, открыла художественную галерею и стала рисовать сама. Затем переехала в Париж, чтобы выучить там своих детей, и по политическим причинам отказалась от подданства Российской империи. А после смерти мужа полностью отдалась благотворительности: жертвовала деньги на строительство многих костелов, помогала монахам в Риме и приюту для слепых в Вильне. Досталось любви и Поставам.

Судя по всему, один из сыновей Марии Пшездецкой, унаследовавший Поставы, открыл здесь офицерскую кавалерийскую школу парфорсной охоты имени Петра I. Офицеры со всей Российской империи собирались в специально построенном графом готическом замке на 100 комнат и в лесах Поставщины совершенствовали свои навыки верховой езды, а именно учились ломиться верхом сквозь кущи, чащи и болота в погоне за оленями.

Даже Николай II приезжал сюда поохотиться. Казалось бы, удивительно: мать отказалась от российского гражданства, а сын устраивает на ее малой родине школу для императорской армии. Наверное, на то они и плюрализм, и дипломатия – одни из ключиков к мирному сосуществованию. Впрочем, ни готический замок на 100 комнат, ни империя не сохранились и сгинули в войнах и революциях. Люди вечно теряют ключи.

Немного удивительно и даже обидно, что про Поставы второй половины ХХ века ничего особо не найти. Возможно, поэзия и судьба Владимира Дубовки (1900–1976) – уроженца Поставщины, в честь которого названа одна из улиц городка и детская библиотека, – немного поясняет почему:

Прыціх наш край: ад гутарак аскома…
Прыціх наш край: маўчаць, усе маўчаць.
Свабодай карыстаюцца сачкомы,
Каб тых, хто мысліць, у астрог саджаць.

Дакуль чакаць і варажыць павінны?
Пакуль раса не выесць вочы нам...
З усіх бакоў над нашаю краінай
Сплялася несусветная мана.

Кажется, именно за это стихотворение он был арестован ОГПУ и провел почти три десятка лет в лагерях и ссылках.

Но будем оптимистами. По местным легендам, в атеистические времена, пока в костеле св. Антония Падуанского был то райпотребсоюз, то цех радиодеталей, крест от истерзанного католического святилища хранили у себя в храме православные. Люди умеют дружить, люди не безнадежны.

Главная достопримечательность и основная высотная доминанта окрестностей вырисовывается еще на подъезде. Два шпиля канонических колоколен и холмисто-моренный ландшафт с рассыпанными по нему домиками образуют пасторальный, щемящий пейзаж. За последнюю сотню лет он здесь, в отличие от многого другого, не сильно изменился.

Видзы прошли путь от одного из первых на территории Беларуси фольварков (феодальной фермы) в XIV веке до небольшого городка с населением в почти 6 тысяч жителей в конце XIX века.

Тогда мультикультурности этого местечка мог позавидовать сегодняшний Берлин. Здесь бок о бок жили иудеи (они составляли большинство), старообрядцы, католики, магометане, православные и протестанты. Такая демографическая пестрота была прямым следствием внутренней политики РП и ВКЛ с ее гостеприимством и религиозной терпимостью. Наверняка в таком полиэтническом котле не всегда получалось ужиться дружно, но не нам из ксенофобского XXI века судить.

После Второй мировой евреев в Видзах не осталось, и об их многовековом присутствии здесь говорят лишь камни старого кладбища.

Тем не менее маленький городской поселок сохраняет культурную многослойность. Здесь все еще есть мусульманский молельный дом, старообрядческая церковь и вроде как ромы, осевшие в Видзах в середине XX века.

Любопытно, что еще чуть более века назад Видзы были важнейшей гусиной биржей. Ежегодно добрая сотня тысяч водоплавающих топала, откармливаясь в пути на зеленых лугах, отсюда до Вильнюса или Риги, чтобы потом разъехаться по разным закоулкам (в основном – на рождественские столы).

Сегодня гусей не видно, зато можно поискать страусов, которых выращивают на базе местного профессионально-технического колледжа – продвинутого, судя по всему, учебного заведения. Ему даже пророчили стать Оксфордом по-беларуски. Видзовский колледж готовит слесарей, механиков и даже поваров, разрабатывает альтернативные источники энергии, а заодно развивает инфраструктуру поселка, туризм и собственный бренд Vidzy college.

Но не спешите подавать документы или мчаться к изящным готическим шпилям. Важная точка памяти находится прямо на въезде, за магазином продуктов. Это могила Томаша Вавжецкого – уроженца Видзов и последнего главнокомандующего повстанческих сил восстания Костюшко. Отучившись в местной иезуитской школе, Томаш начал политическую и военную карьеру в драматические последние годы существования Речи Посполитой. И, как многие другие его прогрессивные соотечественники и современники, был сторонником Конституции 3 мая 1791 года.

К тому времени господствующие принципы «шляхетской демократии» и liberum veto (когда любой несогласный депутат Сейма мог заблокировать обсуждаемое решение) уже сотню лет парализовывали государственный аппарат и ослабляли королевство и короля. Иными словами, шляхта и магнаты пользовалась своими привилегиями как хотели, не особо заботясь об отечестве и его подданных. Речь Посполитую называли раем для знати, чистилищем для мещан и адом для крестьян, а в ее политику постоянно вмешивались соседи.

Принятая 3 мая 1791 года Конституция должна была привести Речь Посполитую к конституционной монархии, немного усмирить шляхту и оздоровить и укрепить огромную европейскую страну. Да и вообще этот нормативный правовой акт считался кульминацией Просвещения на этих землях и революционным шагом на пути к становлению демократии (не для всех – крепостным, как и прежде, не везло).

Надо сказать, что приняли Конституцию не очень-то демократично: документ был ратифицирован, пока противники реформ, то есть консервативная часть Сейма, тусовались на пасхальных каникулах. Так или иначе, на нашей прародине целых 18 месяцев действовала одна из старейших в мировой истории конституций – вторая после американской.

Действовала всего 18 месяцев, потому что каким соседям такое понравится: сильное государство, либерализация, демократизация? Что было дальше, известно: местные противники Конституции обратились к Екатерине II с просьбой «ввести войска» и справиться с рассадником демократических идей. Вечно актуальная, классическая схема.

Интересно, куда бы все повернуло, если бы наши предшественники, в частности Томаш Вавжецкий, который лежит сейчас за магазином продуктов в Видзах, отстояли Конституцию 3 мая. Какими были бы XIX, XX и XXI век? Возможно, в костел не лупили бы огромные снаряды Первой мировой. Возможно, в нем не хранили бы лён или не размещали бы спортзал (а может, его и вовсе не построили бы). Возможно, Видзовский колледж был бы уже покруче Оксфорда. Но всего через месяц после того, как Вавжецкий сменил Костюшко на посту главнокомандующего, повстанцы были разбиты, и история сделала мощный поворот.

К Вавжецкому мы еще вернемся, когда заедем в его бывшую резиденцию. После двухлетнего заточения генерал, как и тысячи военнопленных повстанцев, был освобожден российским императором, вернулся на родину, заимел пророссийские взгляды и дослужился до министра юстиции Царства Польского. Это еще раз напоминает о том, что поворотов в судьбе может быть много.

Зато улица Ленина в Видзах впадает в трассу Р27, никуда не сворачивает и ведет в центр поселка – на бывшую рыночную площадь, принимавшую по три ярмарки в год. По дороге на речушке Маруга стоит старая мельница – одна из трех сохранившихся. Она уже десятки лет не крутится и не вертится, хотя в межвоенное время – Видзы были в составе Польши до 1939-го – была мини-фабрикой и золотой жилой. Говорят, ее хозяин Гершка Гусман пережил войну, но не сработался с новой, коммунистической, властью и уехал в Америку.

Среди остатков каменной рядовой застройки и усадебных домиков возвышается костел Рождества Девы Марии. Наиболее внушительная и изящная постройка в Видзах является еще и одним из самых высоких костелов Беларуси – говорят, в нем целых 59 метров устремленной в небеса красоты.

На гармонию неоготических фасадов этого храма можно смотреть долго. Сквер на центральной площади со скамейками-лужайками и магазин продуктов «Пикник» в этой паузе созерцания отлично помогут.

Изначальный интерьер костела не сохранился. Завершение стройки совпало с началом Первой мировой, и уже спустя несколько лет храм был сильно измучен артиллерией – за то, что высокий и в ажурных колокольнях удобно расположить огневые точки. Судя по всему, тогда он чуть не потерял одну из башен и лишился каменных крестовых сводов – после восстановления они стали деревянными. Снаряды той большой войны вмурованы в стены костела на память о великой беде, но память вечно подводит человека. Во Вторую мировую храм горел вместе с деревней, и в нем погиб ксендз, отказавшийся его покидать.

Архитектором видзовской жемчужины указывают то Вацлава Михневича, то Леона Витан-Дубейковского. Скорее всего, оба были людьми приличными. При этом Леон Иванович был не только инженером и архитектором (кстати, главным архитектором недолго существовавшей Беларуской Народной Республики), но и политическим и общественным деятелем задавленного в конце 1930-х беларуского национального возрождения. И поэтом.

За пробеларуские взгляды Дубейковский был преследуем в межвоенной Польской Республике. За те же взгляды его бы наверняка репрессировала и советская власть, пришедшая на территорию Западной Беларуси, но в 1940 году архитектор умер.

Беларус и католик Леон Дубейковский считается автором проекта (в других источниках – реконструкции) видзовского молельного дома старообрядцев – русских переселенцев, бежавших в ВКЛ после церковного раскола XVII века. Этот памятник архитектуры модерна намного скромнее костела и даже немного похож на какое-нибудь индустриальное сооружение начала XX века с луковкой над крышей. Но ничего удивительного в этом нет: аскетизм и простота всегда были свойственны старообрядцам.

Страстные верующие, адепты поисков некой глубинной правды, трудоголики и носители исконного патриархата и многовековых обычаев, Порфирии, Прасковьи и Куприяны перебирались на территорию Беларуси, спасаясь от гонений в России. Религиозная терпимость принимающей стороны позволила им осесть и хранить свои культурные особенности в достаточно герметичных сообществах на Поозерье и в Полесье.

При этом в районе Ветки на Гомельщине осели поповцы – зажиточные и признающие священство и власть представители старообрядцев. А на Браславщине и в частности в Видзах осели беспоповцы, отказавшиеся от института духовенства и вдобавок к этому относившиеся ко всякой государственной власти как ко злу. Что-то эти суровые люди знали.

Обязательная борода, баня по субботам и любовь к хорошей драке, самосожжение во спасение души, отказ от храмов и обрядов, вечное бегство от царства Антихриста и непризнание паспортов, присяг и налогов – стереотипы, слухи и факты об этих удивительных людях и их разнообразных автономных сообществах восхищают не меньше, чем их упорство в сохранении собственной культуры и традиций. Говорят, они даже не всегда понимают того старорусского языка, на котором молятся, но продолжают молиться. Верить бы так же в людей.

Если варшавские Лазенки с великолепием скульптур, зеленых насаждений и архитектуры по какой-либо причине вам недоступны, отчаиваться не стоит. Импортозамещением здесь баловались издавна, поэтому уже в первой половине XIX века под Видзами были организованы свои купальни и даже целый санаторий – вокруг родника с одноименным названием «Лазёнки». Всё потому, что здесь, у каскада тихих озер, располагается единственный в Беларуси наземный выход сероводородных вод.

В середине XIX века около полусотни долбленых дубовых ванн, расположенных вокруг сероводородного источника и соединенных с ним трубами, принимали знатных пациентов. Воды из родника славились: «а) как кровочистительные в различных худосочиях, как то: в застарелой сифилитической болезни, в отравлении организма излишним приемом ртути, в застарелом ревматизме, подагре и в отложениях, от них происходящих; б) в хроническом геморрое и в) в хронических накожных сыпях».

Так что при приступах радикулита или после излишнего приема ртути самое то поехать в тихие Видзы Ловчинские и погрузиться в целебные воды гидрологического памятника природы. К сожалению, помощь персонала, комфортабельные ванные, катания на лошадях и лодочные прогулки сегодня недоступны – еще в далеких 1860-х в санатории случился пожар, после которого он не оправился. В это же время Российская империя окончательно завоевала Северный Кавказ, богатые люди потянулись на воды на юг, а беларуские Лазенки пришли в запустение.

Ну ничего. Менее знатные люди и сотни лет назад обходились без ванн и лечили недуги прямо в родниковых лужицах. Несмотря на отсутствие санаторного благоустройства, в источнике на берегу озера Лазенки – его еще называли Смердис – можно оздоровиться и сегодня: полежать в целебной воде или измазаться сапропелевой грязью. Главное – найти в зарослях старого парка ведущую к роднику тропу из досок.

Есть информация, что многочисленные гидрологические экспедиции и исследования выявили огромный потенциал у местных сероводородных грязей и глубинных минеральных вод. Мол, бальнеотерапевтические свойства их настолько уникальны, что если организовать здесь курорт, то аналогов ему не будет не только в Беларуси, но и в Европе.

Было бы здорово, потому что сегодня даже подъехать на автомобиле поближе к будущему Баден-Бадену – некоторое приключение. По крайней мере, со стороны усадебного дома Вавжецких. Но к этому милому памятнику архитектуры пробраться обязательно стоит: вдруг маленький полуживой палацик с четырехколонным портиком вдохновит вас на то, чтобы стать его владельцем, надолбить вокруг дубовых ванн и основать санаторий.

Усадьба была заложена на рубеже XVIII-XIX веков вдоль берега озера. Судя по всему, после возвращения из плена здесь часто бывал – а в 1816 году и умер – тот самый Томаш Вавжецкий, который возглавлял восстание 1794 года на его заключительном этапе.

Последующие владельцы Видз Ловчинских – шляхтичи Минейки – ненадолго открыли миру целебные свойства местных родников. Представители их фамилии владели имением до 1939 года, а после Второй мировой в здании на десятки лет обосновалась местная школа. Завидное место выбежать на перемену или задумчиво покурить на псевдоренессансной галерее.

Пейзажный парк мало различим. Хозяйственный двор имеет плачевный, дремучий вид. А вот изящно вписанный в рельеф берега дворец все еще сохраняет спокойную классицистическую ясность и красоту. И даже величие – притом что здание совсем небольшое и имеет очень человеческий масштаб. Массивная арочная галерея авторства Тадеуша Ростворовского, пристроенная в 1900 году, как и парадный фасад со стройными, отважными деревянными колоннами, как может сопротивляется стихиям и времени, но за осыпающимся благородством неизбежно проступает одиночество.

Усадьба в Видзах Ловчинских явно нуждается в заботе – похоже, что хозяин не появлялся в старом дворце долгие годы. И если вы вдруг присматриваете себе тихое местечко (с огромным потенциалом), то дворец Вавжецких-Минейко (по крайней мере в 2021 году) предлагался безвозмедно. Правда, под реализацию инвестпроекта, так что освоить производство дубовых ванн и купать гостей в уникальных источниках все же придется.

«Бывший прораб, теперь директор ГЭС “Дружба народов", коммунист Михаил Сучок рассказывает:

– Осень 1952 года выдалась дождливой, холодной. А тут, как назло, котлован вдобавок начали заливать подземные воды. Сильно мешали они. Но нельзя было нарушить сроки выполнения социалистических обязательств. Твердо стояли на этом колхозники всех трех республик. Ежедневно по 200 человек являлись на стройку и работали, бросая вызов любой погоде. Иногда работали и по ночам…

Сучок замолчал, поправил растрепавшиеся волосы и внезапным, резким движением руки подчеркнул слова:

– На помощь мы призвали взрыв».

Пугаться не нужно. Просто когда-то давно, в начале 1950-х, под Дрисвятами три приграничных колхоза трех республик объединили свои усилия, чтобы добывать электричество. Благодаря энтузиазму строителей и 8 тоннам взрывчатого вещества на реке Прорва в далеком 1952 году возник огромный котлован, а затем плотина и, собственно, гидроэлектростанция.

Гидротехническое сооружение в стиле ампир (пусть и сталинский) – штука сама по себе впечатляющая: одни барельефы, где вместо классических тем лампочки и роторы турбины, чего стоят. А красивая легенда про волю народа трех братских республик – Литовской, Латвийской и Беларуской – делает этот объект еще более уникальным. Не электростанция, а артефакт сложной эпохи, вместивший в себя и архитектуру, и идеологию, и достижения научно-технического прогресса.

Дружной стройке социал-трубадуры трех народов посвятили стихи, поэмы и даже оперетту, а Петрусь Бровка написал целый производственный роман. Говорят, 19 июля 1953 года на открытии ГЭС «Дружба народов» было аж 20 тысяч человек. Где они тут умещались, сложно представить, но праздник прихода электричества в 11 близлежащих колхозов был наверняка масштабным и международным. Три высоковольтные линии потянулись в населенные пункты трех стран, на улицах деревень вокруг озера Дрисвяты загорелись фонари, а жители стали слушать радиоточки и читать при свете электроламп газеты. Зазвенели электропилы на пилорамах, а к буренкам потянулись электродоилки и автопоилки.

Два десятка лет гидроэлектростанция превращала воду в вино электричество, пока на другом берегу огромного озера советские власти не начали реализовывать намного более амбициозный энергетический проект – Игналинскую АЭС. Малютку на Прорве законсервировали, и уже на протяжении полувека она просто памятник промышленной архитектуры, который красиво шумит водосбросом. В общем, на заслуженной пенсии, как и многие рыбаки, что приезжают сюда поудить рыбу. К слову, Игналинская АЭС теперь тоже на пенсии – ее остановили и разбирают.

Все течет, все меняется, и мирный атом уже обосновался совсем в ином месте – под беларуским Островцом. А бронзового Сталина, который был установлен у ГЭС, демонтировали в разгар борьбы с культом личности. Статуя вроде как пропала: говорят, ее где-то прикопали и, мол, поиск скульптуры – любимое занятие местных. Пускай бы и не нашлась, от греха подальше.

Совсем недалеко от ГЭС – невидимая граница, пролегающая по холмисто-моренным ландшафтам и большой воде. Примерно 10 квадратных километров огромного озера принадлежат Беларуси и называются Дрисвяты. Этого должно хватить, чтобы поплавать-покупаться, потому что остальные 34 квадратных километра принадлежат Литве и называются Друкшяй (Drūkšiai по-литовски). Воду, может, и сложновато было делить, но народы и дружбу, как оказалось, можно.

На берегу озера Дрисвяты есть и одноименная деревня. За «деревню» ей, может, и обидно, ведь, по данным археологов, человек поселился здесь под тысячу лет назад. Тогда это было пограничье Полоцкого княжества – колыбели беларуской государственности, а вся жизнь умещалась в укрепленном поселении на одном из восьми островов. В XIV–XVII веках на острове стоял деревянный замок, где вроде как бывал сам Витовт. Сегодня Замок – название острова с одним из уникальнейших археологических комплексов.

В 1682-м Казимир Ян Сапега, владевший этими землями, попросил людей переехать на берег, и началась земная, материковая жизнь Дрисвят. В 1722-м «у мястэчку было 52 будынкі, 25 корчмаў (11 піўных і 14 гарэлачных), касцёл, плябанія, царква». Поселение принадлежало Радзивиллам, потом Михаилу Казимиру Огинскому (тому, который и гетман, и меценат, и канал). Огинский продал эти земли и пожертвовал деньги на восстание 1794 года.

Восстание задушили, российские войска разграбили и сожгли Дрисвяты, а Огинский присягнул Екатерине II. Дрисвяты, как мы видим, словно феникс, возродились и прошли и Первую мировую, и Вторую – и где-то пишут, что были уничтожены все евреи и население сократилось на треть, а где-то, что были убиты 15 человек. Точно известно, что в 1953 году за счет «Дружбы народов» Дрисвяты электрифицировались и приплыли в сегодня тихим агрогородком. А история – это дремучий лес, это одеяло, которое перетягивают, и книга, которую постоянно переписывают. История ничуть не надежнее человека, который ее создает (и рассказывает).

Название озера и деревни, как и многие другие топонимы-гидронимы региона, отправляет куда-то ў сівую даўніну, к чему-то северному и деревянному, к дрыгвам и друидам. Исследователи видят его корни и в литовском, и в финно-угорском языках, и даже в неком славянском слове «дрыва» – «кровавый».

А еще есть версия, появившаяся во время русификации XIX века. Она гласит, что в XVI веке великая княгиня Елена Ивановна (у нее удивительная и печальная история – о вечном противостоянии конфессий и идеологий на этих землях) построила на острове православный храм во имя трех святых, так что название стоит писать как Трисвяты. Во что верить – непонятно, но католический храм в то время там точно был.

И деревянный, и католический, и храм стоит здесь и сегодня (и оба – Петра и Павла). На холме полуострова на улице Замковой расположен уникальный памятник архитектуры, вобравший в себя черты народного зодчества и элементы модерна. А еще кажется, что благодаря дереву и минимализму, сдержанности и натуральности он вобрал в себя тепло и какую-то человечность.

Все это в сочетании с идеальным местоположением на возвышенности и открывающимся с нее видам вызывает прилив тех чувств, которые зовут благоговейными. И хочется то ли в монастырь, то ли на рыбалку, хочется стать то ли физиком-ядерщиком (от храма прекрасно видны трубы Игналины за озером), то ли стрижом, что летает вокруг колокольни.

Проектировал этот чарующей архитектуры храм уже упомянутый выше Леон Витан-Дубейковский. Отказавшись идти по воле родителей в писари, он отучился на строителя в Варшаве, потом на инженера-архитектора в Санкт-Петербурге, а закрепил все это двумя годами архитектурной школы в Париже. Учился Леон Иванович в перерывах между интенсивной практикой.

Дубейковский имел огромный опыт работы с культовыми зданиями: с 1890-х годов проектировал, строил и восстанавливал костелы и церкви. И, по легенде, во время работы на одном из объектов нашел «Дудку беларускую» – книгу Франциска Богушевича, разбудившую в нем беларуса и беларушчыну. Архитектор так проникся книгой (и незавидной долей народа), что сам стал собирать беларуский фольклор, а со временем стал последовательным сторонником независимости Беларуси (от всех) и активным деятелем беларуского национального возрождения.

Кажется, что самобытность и отдельность беларусов как нации, важные для Витан-Дубейковского, отразились и в его архитектуре. Костел в Дрисвятах несет в себе и скромность, и человечность, и простоту, и достоинство, лишенное пафоса и липового блеска. А еще традиционное деревянное зодчество в нем встретило модерн – и у них получилось. И все благодаря мастерству архитектора, который знал, как это любить.

Опса – еще одно уютное местечко, пронизанное Р27: дорогой, уверенно петляющей вдоль границы к Браславу. Всего за километр транзита она показывает симпатичные и пестрые достопримечательности: неоготический костел, пару каменок, насыпь с надписью «Опса 1500», подчеркнутой силуэтом чайки, и даже маленький, будто игрушечный, паровоз. А еще один интересный архитектурный объект находится в стороне от трассы. Но обо всем по порядку.

Храм Иоанна Крестителя стоит на вершине холма над озером, и от него раскрывается такая панорама на озеро, что, кажется, сам бы с удовольствием простоял там до конца жизни. Канонический красный кирпич и бутовый камень, сдержанные готические мотивы. С 1887 года костел многое повидал: горел, был складом, концертным залом, но последние 30 лет выполняет свою изначальную функцию.

Несколько сохранившихся зданий рядовой застройки – трогательный и ухоженный привет из конца XIX – начала XX века – задают классный масштаб центра. Но центр у Опсы малюсенький, домов-старичков всего ничего, поэтому атмосфера былого местечка быстро заканчивается.

До конца 1960-х годов через Опсу пролегала узкоколейка, которая связывала чарующую Друю и Дукштас, располагавшийся на территории сегодняшней Литвы. Можно лишь представить себе этот путь, который проделывали путешественники сотню лет назад через ландшафты края озер. В 1930-х годах эта железная дорога имела не только хозяйственное, но и туристическое значение, и любознательные граждане второй Речи Посполитой катались туда-сюда, вглядываясь из окон вагонов в леса, холмы и поселения кресов всходних.

Любопытно, что две составные части этой железки появились в Первую мировую и были построены враждующими сторонами. В этих краях долгое время стоял фронт, и каждая из сторон конфликта озаботилась железной дорогой для его снабжения. Немецкая сторона проложила себе полотно 600 мм, а российская – 750. Война закончилась, ее инфраструктура осталась, а чего добру пропадать. К 1932 году польские инженеры объединили два участка пути и расширили немецкую сторону до 750 мм.

Видимо, за ненадобностью в середине 1960-х дорогу начали разбирать. Может быть, дружба между БССР и ЛССР не заладилась, чтоб разъезжать на поезде; может, экономическая целесообразность коммуникации закончилась. Так или иначе, железнодорожные пути демонтировали, и сегодня лишь энтузиасты отваживаются повторить траекторию узкоколейки в поисках ее следов. А в Опсе – тоже благодаря энтузиастам из местных жителей – появился макет польского паровоза T4-154/Wp29. Ностальгический оммаж старинному локомотиву создали мастера Видзовского профессионально-технического колледжа. Стоит, симпатичный, – а ехать он и не должен.

Еще одна достопримечательность Опсы спрятана от проезжих чуть в стороне. Улица Молодежная уводит на аллею со старыми деревьями, где появляются каменные остовы векового ограждения. Из натурального камня с нерядовой кладкой – по сравнению с ним сегодняшние штампованные заборы с размноженными балясинами кажутся насмешкой бога.

Потом возникает шикарный ледник – холодильник из красного кирпича, который вроде как охраняется (судя по табличке), но без особого пиетета. За ледником стоит флигель, в котором (судя по занавескам и надменным котам в форточках) мирно живут люди. А чуть в стороне от всего этого, на самом берегу озера Опса, стоит огромный неоренессансный дворец.

Пейзажный парк, в котором находится здание, трудно различим, да и сам дворец выглядит жутковато, будто крепко приболевший граф. На многострадальность памятника архитектуры намекают даже следы от проб краски: поросячьим розовеньким выкрашен кусочек ризалита и низ колонн. Видно, что пациента пытались лечить, но что-то пошло не так.

Дворец открыт к посещению. Внутри него важно беречь голову и смотреть под ноги, потому что интерьеры представляют собой брошенную стройку. Впрочем, по сторонам и вовсе смотреть не обязательно: похоже, от исторической правды осталась только коробка, а внутренности здания полностью перестроены и похожи на замороженный коттедж нулевых.

Уловить дух, заложенный в 1904 году основателями дворца – потомками вестфальских рыцарей Плятерами, – можно, побродив снаружи. Рассмотреть ренессансную лаконичность, сдержанную и уравновешенную архитектуру объемов, сложную форму крыши и декор фасадов, прислониться к трехсотлетнему дубу, спуститься по каскадным лестницам к воде – другими словами, сполна насладиться культурной ценностью и ее природным контекстом.

Даже сами хозяева не имели такой возможности. Говорят, Плятеры дворец не достроили и совсем не успели в нем пожить. В Первую мировую здесь разместился российский госпиталь, а на 1920–1930-е годы в здании обосновалась польская сельскохозяйственная школа. Плятеры, видимо, решили держаться от границы с Советами подальше.

После Второй мировой войны в Опсовский дворец въехала школа-интернат для детей-сирот, и на долгие годы у его стен обосновались детский смех, каменный Ленин, линейки и первомайские демонстрации. В 1990-х здание выкупило Беларуское общество инвалидов. Тогда-то и началась масштабная реконструкция объекта с целью организовать здесь санаторий.

Характер здравницы плохо различим в недостроенных перегородках и железобетонных лестницах – на полпути к санаторию деньги закончились. Но в 2013-м у здания появились новые хозяева с новым амбициозным проектом: огромным гостинично-развлекательным комплексом. VIP-номера, спа-центр, спортивный комплекс, ресторан-пивоварня, кемпинг и геотермальная установка, чтобы питать все это добро экологичной энергией.

К сожалению, этот грандиозный проект тоже по каким-то причинам замер. О последних хозяевах дворца Плятеров говорит лишь блестящая табличка на одной из дверей флигеля; ну, может, еще пятна розовой краски на парадном фасаде. Впрочем, благодаря предыдущим попыткам реконструкции несущие стены здания надежно защищены и могут еще долго ждать заботы. Гладишь, и представители знатного рода вернутся сюда, чтобы пожить наконец в доме предков.

Одна из известнейших представительниц фамилии, кстати, вряд ли когда-либо была в Опсе. Речь об Эмилии Плятер – женщине-рыцаре, горячей патриотке исторических Речи Посполитой и ВКЛ (ну, или Польши – зависит от фокуса), героине восстания 1830-1831 годов. Образ ее, дошедший до сегодняшнего дня, может и мифологизирован (иного и не случается с героями), но явно небезосновательно.

Эмилия любила литературу, историю, математику, а еще фехтование и стрельбу. Кажется, неспроста, ибо ее кумирами с детства являлись Жанна д'Арк, Тадеуш Костюшко и греческая революционерка Бубулина. Плятер много путешествовала по территориям нынешних Литвы, Латвии и Беларуси и страстно увлекалась народным фольклором. Говорят, она не только собирала и пела беларуские песни, но и подражала им в собственных сочинениях. И, что самое интересное, потомственная графиня в совершенстве владела галашэннем – одной из древнейших форм выражения горя (через пение, текст, плач и особую пластику, объединяемые в ритуальное по сути действие).

В ноябре 1830-го в Варшаве вспыхнуло восстание, и Эмилия Плятер была одной из первых, кто поддержал его на землях Литвы. Позже графиня собрала и возглавила несколько сотен человек для партизанской борьбы, затем встала во главе целого армейского полка. А когда часть повстанческих войск решила отступить перед превосходящими силами российской армии, Эмилия отказалась и в крестьянской одежде лесами стала пробираться к Варшаве, чтобы продолжить сражаться. В пути тяготы войны и изнуряющего похода ослабили здоровье 25-летней женщины. Она слегла, а спустя полгода умерла.

Такова легенда молодой графини, чье имя потом носили школы и пароходы, а героический образ лег в основу различных произведений искусства и до сих пор на слуху. Один из цветков – кажется, это польский эндемик – получил ее имя: клематис светло-голубой Эмилия Плятер (Clematis viticella Emilia Plater). Он, согласно описанию, «может использоваться для вертикального озеленения, а также как почвопокровное растение. Как и все фиолетово-голубые клематисы, он отличный компаньон для растений с желто-оранжевыми цветками. Устойчив к вилту (болезнь. – Ред.), неприхотлив, зимостоек».

Устойчив, неприхотлив, зимостоек.

Наконец-то мы добрались до популярнейших локаций беларуского севера, где наша любовь к малозаметному и неочевидному, а также к взаимосвязанности всего на свете теряется в богатстве предложений, развитой инфраструктуре и праздной радости отдыхающих. Здесь наш марш-бросок заканчивается.

Озеро Дривяты немного похоже на кусочек Балтийского моря, отставший от бесконечной воды и затерявшийся в лесах. Рядом с этим одним из крупнейших водоемов Беларуси рассыпаны десятки других пресноводных жемчужин, и вместе с холмами и лесами вся эта территория – и достопримечательность, и заповедник, и хрестоматийная визитная карточка Беларуси. А еще курорт на все случаи жизни (особенно на тот, если моря вам почему-то не улыбаются).

Нашим пращурам было бы грех тут не поселиться, на месте древних князей было бы странно не основать тут на возвышенности замок, а человеку сегодняшнему было бы глупо не использовать во благо весь этот туристический и рекреационный потенциал – вместе с местными легендами, замковой горой и чистой прозрачной водой. Теперь здесь летом не заселиться, не вбиться, а реликтовые рачки, что мирно колышатся в Дривятах с ледникового периода, делают это под звуки пляжных дискотек.

На перешейке между Дривятами, Недро, Струсто, Войсо, Балойсо (хочется продолжать этот ряд) закрепился один из самых старых городов Беларуси – Браслав. Столица края озер богата на туристическую инфраструктуру, а ее достопримечательности не обделены вниманием. Поэтому мы просто полюбуемся транзитом: на древнее городище, которому под тысячу лет, на два храма, которые уже целый век остаются высотными доминантами в разряженном центре, на городскую застройку.

Среди этой самой застройки, кстати, можно найти целый квартальчик домов так называемого «закопанского стиля». Говорят, он сформировался на польских землях, перешедших к Австро-Венгрии после третьего раздела Речи Посполитой, как реакция на колонизацию и экспансию общеевропейских архитектурных стилей. Суть реакции была в том, чтобы сформировать из национальных, сугубо польских черт свою особенную архитектуру, не похожую на всякие классицизмы. Художник и архитектор Станислав Виткевич (отец удивительного Виткация) обратился к народному искусству и творчеству гуралей (этнокультурных групп из южных, горных регионов Польши), к наследию своей родины Жемайтии и к впечатлениям от Сибири, куда его семью отправила Российская империя за участие в восстании, сложил все это – и вуаля.

Характерная вписанность в природу, высокие и крутые гонтовые крыши, обилие мансардных окон, внушительные деревянные срубы и сложные объемные композиции, а также куча резьбы и неизменное восходящее солнце на фронтонах – псевдонародная архитектура у Виткевича получилась такой романтичной и изысканной, что пришлась по душе и интеллигенции, и знати, ностальгировавшей по временам, когда у них было собственное государство. Закопане становился горным курортом, а заодно местом встречи патриотов польской культуры и шоурумом нового стиля.

За польскiм часам, в 20–30-е годы XX века, Браслав тоже стал примерять на себя статус курорта. Здания в закопанском стиле для него проектировал архитектор Юлиуш Клос. В межвоенное время этот стиль был выбран символом и проводником польского национального возрождения, поэтому административные здания и жилье чиновников получали высокие ломаные крыши и лучистое деревянное солнце на фасаде.

Солнце еще можно найти, но, в отличие от колодежного шатра во дворах браславского закопанского квартальчика, основные здания не находятся под охраной и претерпели уже много ремонтов. Поэтому кое-где национальный романтизм прошлого оштукатурен, где-то зашит пластиковым сайдингом. Вместо деревянного гонта давно шифер.

Так далеко забравшись в поисках своего «я», было бы обидно просто развернуться и поехать назад. Поэтому, если душа не просит остаться среди озер и дикой клубники (летом на полуострове Масковичи, например, ее полно), можно поскитаться еще.

Например, заехать в Слободку и Иказнь. В Слободке на холме, над озером и над магазином «Азёрным» возвышается костел – как лебедь белый и как сказочный замок нарядный. Храм начала XX века совместил в себе романские и готические мотивы, а пестрые фрески его интерьера создают удивительный контраст монохромным и геометрично-взвешенным фасадам. Им можно любоваться и вблизи, и со всяких видовых точек окрестностей – тогда лебедь святыни плывет среди небес и ландшафтов.

P.S. В сотне километров в литовской Аланте есть брат-почти-близнец этого костела, и его архитектор известен – это швед Karl Eduard Strandmann, если что.

В Иказни стоит неороманский друг храма в Слободке. Его никто не штукатурил и не красил в белый, поэтому отсылки к средневековому характеру очевиднее.

А еще из Опсы в Видзы можно возвращаться не по прямой, а через деревню Далекие и озеро Богино. Тогда вам посчастливится увидеть деревянный костел, будто переехавший на Браславщину откуда-нибудь из Нижних Татр времен Австро-Венгерской империи. Говорят, это модерн и 1930-е, но мы же во что захотим, в то и верим.

Озеро Богино (в воде которого в тихую погоду можно рассмотреть стены затонувшей церкви) – подарок в летнем путешествии, потому что на его берегах есть прекрасные дикие пляжи. Если холодно, можно просто посмотреть на воду – это еще никому не мешало – и ехать к часовне святой Ядвиги в Стародворище.

Дворище там такое старое, что грунтовка к капличке измучает и водителя, и автомобиль – зато награда! Очень лаконичное и какое-то чистое, что ли, сооружение, выполненное целиком из колотого камня. И трогательное, и суровое.

«Boże zbaw ich» – выбито в камне над входом. Непонятно, спасется ли кто-либо, но прислонишься к такой стене – и уже как-то полегче.

Дорога

Если вы совсем не любите лагеря и грунтовки, то ехать в заброшенный пионерлагерь «Ленинец» не стоит. Также не стоит ехать из Нарочи в Камаи через Малые и Большие Швакшты – привередливые к покрытиям водители могут сделать асфальтированный крюк через Р27 и Поставы.

Грунтовка из Опсы в Дривяты вполне хороша (как, впрочем, и предыдущие), к тому же не увидеть ГЭС «Дружба народов» и шедевр Витана-Дубейковского – непростительный проступок в этом путешествии. Короче, все грунтовки маршрута вполне ничего, а вот подобраться к самой последней жемчужинке трипа – к часовне святой Ядвиги в Стародворище – может быть проблемой. Но можно же и пешком.

В остальном все дороги – классический беларуский норм.

Еда

Больше всего вариантов поесть в кафе или ресторане, конечно же, в городах. В этом маршруте с горячим вас выручат Молодечно и Браслав (а может, и Вилейка), но в тех же Видзах есть опция перекусить в магазине «Браславград» (вроде там был прекрасный кафетерий) или в кафе «Традиция» (под шефством Видзовского колледжа). В Браславе рекомендуем рестобар «На грани» – впрочем, если будете на грани, то в курортном городке наверняка найдутся и другие варианты.

Не минуйте всяческие деревенские магазинчики. Они, может, и не очень привлекательны порой, зато там можно найти такие локальные прысмакi, которые в жизни не доезжают до больших городов. Как минимум хлеб.

Ночлег

Ночевать, исходя из логистики маршрута, стоит или в Поставах, или в Браславе. К сожалению, такие удобства, как Booking и Airbnb, более недоступны в нашей стране, но вы не отчаивайтесь: к вашим услугам куча сайтов, где можно найти свой вариант ночлега. Вот, например, https://postavy.of.by/uslugi/gostinitsyi/, или вот https://realt.by/vitebsk-region/rent/cottage-for-day/braslav/, или https://www.holiday.by/by/dom. Как говорится, «Гугл» и терпение в помощь. Помните только, что летом Браслав действительно переполнен и места в самом городе можно и не найти.

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.