О дезертирстве за холстом, покушении на «свободу» зрителя, «удобных» темах и антиинклюзии, ну и про алкоголь, деньги и пятерых детей – журналистка Алла Шарко разговаривает с Русланом Вашкевичем.
Руслан Вашкевич не то чтобы не боится – стремится провоцировать недовольство и страх, выводить из зоны комфорта зрителя, арт-сообщество. Мы говорили в его мастерской в «доме художника» на Сурганова, где еще держится запах краски. Пили квас.
Краткое содержание
- Про белорусский сучарт и организованный хаос
- Про наглого зрителя и несмешного Цеслера
- Про скандальный (и очень крутой) проект «Проходи мимо!» с незрячими людьми
- Помогает ли алкоголь, и как хорошее дело разделяет белорусов
- Про «чистенький» Минск
- Есть ли в Беларуси нормальные арт-коллекции, и откуда берутся деньги
- Почему у него не клеится с журналистами
- Почему 5 детей не мешают заниматься самореализацией
Про белорусский сучарт и организованный хаос
– Что для тебя эта мастерская? Правда тут работаешь с красками?
– Мастерская для меня сейчас скорее лаборатория. Это не краски, кисти и палитра с мольбертом, это – штаб, где большой стол и можно собираться командой.
А эта армия картин в мастерской просто создает тыл, настроение. Вообще, теперь художнику прятаться за холстами от жизни – это форма дезертирства.
Музеи, галереи, те пространства, где художнику разрешено все делать, меня перестали устраивать. Практика прямых действий предусматривает выход за эти территории. Это активизирует в тебе новые группы мышц, и это круто.
– Какие группы мышц? Что изменилось?
– Группы риска. Это включает интуицию, ты чувствуешь опасность. И то, что для многих знак «стоп», для меня «старт».
Мне интересно именно сопротивление, причем не только государственным институциям. Ведь даже независимые культурные пространства стали теперь зеркалить методы госинституций. И молодое галерейное искусство, и все сопутствующие образовательные активности – они же синхронят методички Академии искусств.
Продвинутые галереи работают по принципу закрытых автономных образований, защищающих корпоративные интересы своего круга, это похоже на тот же Союз художников: коррумпированная схемка, возможности только для своих, но это не распространяется на все сообщество.
Ты же помнишь, недавно нашими инициативами мы ломали старую х*вую систему (проекты 2009–2012 гг.: «Белорусский альтернативный павильон для Венеции», «Радиус Нуля». – Ред.), и это было так весело, у нас была общая цель, нам надо было завалить эту бетонную стену. А когда стена, казалось бы, упала, оказалось, что у всех совсем разные интересы и цели. Организованное движение превратилось в хаос.
Альтернативный павильон Венецианской биеннале в Минске. Фото: Сергей Жданович.
С другой стороны, смотри, как быстро государственные институции стали перенимать новый экспериментальный опыт частных независимых инициатив. Кинопоказы, воркшопы, интерактивы со зрителем, дискуссии. Теперь это стало общим местом. Конечно, это нормальные процессы роста и взросления, вот такая автодидактика.
Не открой мы независимый альтернативный павильон 53-й Венецианской биеннале в Минске («БелЭкспо», Минск, 2009), Минкульт не чесался бы до сих пор и мы не увидели бы возможности поехать на Венецианскую биеннале нацпавильоном. Но, когда государство перехватило и эту инициативу, презентация современного искусства РБ в Венеции превратилось в нацкатастрофу и недоразумение.
При этом госструктуры с постоянным бюджетом, способные нон-стоп гнать предсказуемый контент, стали реальными конкурентами независимых институций, повинными в оболванивании зрителя. Частным галереям ничего не остается: они снова готовы открываться для корпоративов, блошиных рынков и книжных ярмарок… Все отлично, но все это не о том.
Про наглого зрителя и несмешного Цеслера
– А ты о чем? Раньше ты постоянно выставлялся в галереях, а сейчас используешь зрителя иначе?
– Я думаю: куда отмотать, когда это началось? Когда зритель стал моим соучастником...
Зритель, пространство, картина – где их место встречи? Ты атакуешь зрителя, заманивая вглубь картины, и там готовишь для него какие-то моменты, или ты нападаешь на него на его территории либо еще на подходе к залу.
Я убрал с выставки картину, и зритель потерял точку отсчета, позицию контроля, стал чувствовать себя уязвимо и неудобно, понял, что это он сам должен решать за художника какие-то вопросы. Сюжет вывалился за рамки картины, за пределы мастерской, выставочного зала.
Это интересно, потому что зритель теперь наглый, более подготовленный, активный и критичный.
– А с каким зрителем сравниваешь?
– Доинтернетовским. Поток информации фигачит сейчас у каждого в телефоне. Можешь прямо сейчас прогуглить цены, любого художника, любой проект, который где-то фигурировал. Ты можешь легко опознать плагиат и вторичность. Раньше все это пряталось, и какие-то люди себе на этом делали карьеры.
Художник вряд ли может в этой насмотренности соперничать со зрителем. Белорусы же чемпионы мира по «шенгенам», видели многое. А вот художник часто отстает от рядового туриста, потому что привязан к месту, потому что по-прежнему выстраивает свое высказывание серьезно и основательно. И начинает проигрывать зрителю.
– То есть художник запаздывает?
– Жизнь стала быстрой и гибкой, и если раньше в дизайне мог шутить кто – Цеслер? То сейчас – склады фотожаб, мемов, шуток. И кроме непонятной улыбки Цеслер у молодежи уже ничего не вызывает.
С художниками то же самое. А еще, пока художник родит и выносит свою идею, причем втайне от всего мира, думая, что вот потом он удивит там всех… А за год меняется все! Причем не линейно, как это было раньше, а хрен знает как. Ты редко с ложкой к обеду, так сказать. Эти большие нарративы, мифология – все это хорошо, но непонятно, про какую жизнь и о чем.
Все происходит быстро, поэтому и актуальное искусство, по сути, это визуальная журналистика, читки, видосы, тексты. Плюс в тренде обязательные конъюнктурные темы, если работаешь с ними – попадаешь в обойму.
– Ты что имеешь в виду про конъюнктуру? Гендер, например?
– Да, инклюзия, экология, урбанистика. Темы не меняются, стабильно держатся. Это обязательные цивилизационные процессы, наверное, важные для демократического общества…
– Но ты видишь это как нечто навязанное художнику обществом?
– Это тестирует общество на приятие-неприятие каких-то форм жизни. Это образует и образовывает сообщество, связи между людьми, это хорошо.
Но художник не обязан сс*ть в эту струю. Это ж не канализация и не виндсерфинг, когда волна тебя гонит.
Ты понимаешь, что это все больше про кураторские практики, дискурсивные проекты, когда выставка – приложение к большой образовательной программе с обсуждениями, приездом лекторов, коммуникациями. С этим неплохо работают некоторые институции – Гете, Институт Польский. Это создает волну и задает определенный трафарет отношений, свой язык, набор терминов и несложное попадание туда. Но это ведь та же зона удобства, которая не ставит целью радикально решать проблемы. Это комфортное времяпрепровождение. Да, пусть так и будет, но при чем здесь художник?
У художника другая функция и своя возможность самоопределения. Он способен, не подчиняясь никому, принимать вызовы времени, видеть эти болевые точки, он должен отрастить эдакое щупальце, чтобы принимать сигналы. Не обязательно быть полупроводником.
Для меня это определяющий момент в искусстве. Поэтому я просто уже не могу ходить на наши выставки. У меня там не наводится фокус, я не понимаю, что там, за этой сахарной ватой, которой друг друга подкармливают.
Но проблемное поле меня дико интересует.
Про скандальный (и очень крутой) проект «Проходи мимо!» с незрячими людьми
– Ты сказал, что не работаешь с конъюнктурными темами. Но ты отвез на Венецианскую биеннале людей с инвалидностью по зрению в проекте «Проходи мимо». Что это было? Не инклюзия?
– Антиинклюзия.
Оптика – базовое понятие для художника и для зрителя: что человек понимает, то он и видит. Я пытался заставить новый огромный оптический прибор работать в этом поле эксперимента, в области «искусствовидения».
Я долго готовился к проекту: выбрал шесть незрячих участников, как на картине Брейгеля «Притча о слепых». Когда мы поехали в Венецию, я сказал: «Ребята, это не санаторий на колесах, это никакая вам не инклюзия, свои палочки выбрасывайте». Так оно и понеслось: падали в каналы, один наш ногу поломал. Пострадали только двое, но счастливы были все.
Мы поехали на биеннале, у которой был девиз «Да здравствует живое искусство». Понимая, что, кроме дешевых понтов, торжества дизайна и большущих бюджетов, там нет ничего, мы ехали постебать это все, протестировать их заявление на «живость» – что на биеннале есть настоящая энергия и какая там жизнь внутри.
Ведь это должно происходить не через красивые картинки, а таким накатом, что бьет под дых. Мы это, к слову, проверили – группа замерла в церкви Санта-Мария де ла Салюте, не видя ничего, но остолбенев во весь рост возле фрески Тициана.
Мы спецом ехали в Венецию через Прагу и Вену, чтобы развить и проверить их чувствительность к миру. В Праге высадились не на Карловом мосту, а в самом большом в Европе зоопарке, где воняет слоновьим г*вном и орут гиббоны.
Участники проекта «Проходи мимо!» в пражском зоопарке. Фото: Мария Хрусталева.
Потом шлифанули городские мостовые в местном «Абсентарии», открывая на брудершафт друг другу третий глаз. Вену мы проверяли не через Альбертину и Белведер, а высадились на мусоросжигающем заводе, который Хундервассер сделал большущей новогодней елочной игрушкой. Воняет, конечно, но красиво выглядит, и они почувствовали это одновременно.
Внутри была интерактивная выставка про альтернативные виды энергии как раз. Они же любопытные и жадные на впечатления и знания, потому что думают, что обделены природой, хотя это не так и даже наоборот, им надо все до конца понять и проверить. Короче, там они крутили и молотили все, что можно и нельзя, за полчаса разломали полвыставки, нас выгнали оттуда.
Проект «Проходи мимо!» идет по улицам Праги. Фото: Мария Хрусталева.
В Венеции мы с ходу поплыли на пароходе в сады Джардини, где расположены главные павильоны биеннале, но проехали и высадились на пляже Лидо. Понеслись, счастливые, к морю купаться, а потом в прибрежном кафе заказали еду и зависли. Развесили там сушиться юбки, штаны, чуть ли не трусы – ну они ж не видят ничего, им пофиг...
Я к чему долго рассказываю: вот время – пора бежать на пароход, чтобы успеть на открытие биеннале, где нас ждут... А они такие: «подожди, а десерт, а мороженое? И вообще, нам тут классно, а там душновато в этих залах, мы, вообще-то, нихрена не видим и особо ничего там не чувствуем».
И в этот момент – щелк! – мы поняли, что сканировать поле современного искусства в Венецию приезжают так или иначе кроме нас тысячи людей. Мы же приехали на официальное открытие с командой, которую долго отбирали, которая круче любых искусствоведов, с их чувством юмора, моментальной реакцией, сверхчувствительностью…
И что, теперь с этой бандой стоять в очередях на выставки с бумажками из общества слепых? Наших супергероев отдать в массовку на это шоу, где их бы наверняка фотографировали и для кого-то это точно стало бы сенсацией?
Решили, что ждем мороженое и фрукты. Потом еще полночи шли в гостиницу, километров 10, потому что опоздали на последнюю электричку. Назавтра утром один из нас упал с платформы на рельсы, сломал ногу. Сюжет уже начал разворачиваться по-своему. Вызываем «скорую», мы с ним остаемся в гостинице.
Та самая сломанная нога в проекте «Проходи мимо!». Фото: Руслан Вашкевич.
Зарина, незрячая чудо-девушка из нашей группы, в тот день рисует гуашью 10 работ. Она запомнила, где на столе какие краски стоят, и дальше напряженно рисовала, будто играла шахматную партию – вслепую на десяти досках одновременно, – вспоминая, где какая фигура, где был мазок или пятно.
На обратной дороге уже в Дрезденской картинной галерее мы сделали настоящую выставку нашей художнице. Влетели за полчаса до закрытия, я наклеил всем нам на спины картины Зарины скотчем, и мы ходили по музею, а посетители музея за нами – разглядывали ее работы. Через полгода я показал эту серию на 7-й московской биеннале – правда, увеличил ее картины с листа А3 до двухметрового размера.
Проект «Проходи мимо!» в Дрезденской картинной галерее. Фото: Мария Хрусталева
А тогда это было наше противоинклюзивное антихудожественное участие в 57-й Венецианской биеннале. Проект «Проходи мимо!» – это было про наши собственные альтернативные виды энергии. Набиенналились без Минкульта до синих соплей. Да разве кто-то вообще может тебе препятствовать быть художником?
Мы использовали всю эту биеннале как декорацию, фон к нашему действию. Прошагали сто мостов, пили оранжевый апероль-шприц, бегали наперегонки по тесным улицам Венеции, черную пасту называли белой, помешали службе в базилике, потому что думали, что это музей музыкальных инструментов, разгоняли водоросли на набережной Неисцелимых, закатывали глаза к небу и орали «Санта-Лючию».
Не зашли ни на одну биеннальную выставку. Вместо «фуфлового живого» мы выбрали «надежное мертвое» и поперлись на остров Чимитеро щупать могилы и гонять ящериц. Потом на речном такси требовали порулить и высыпали в Гранд-канал 400 теннисных шариков, на которых были нарисованы наши глаза.
Проект «Проходи мимо!» в Венеции. Фото: Мария Хрусталева.
Они очень веселые и знаешь, как себя называют? Слепанцы! Слепансоны! А зрячих они называют «обычные».
– Ты задумывался, что это мы чего-то не видим?
– Конечно. Все время об этом думал. Так и есть. За счет памяти, звука, концентрации, внимания они больше чувствуют. По голосу в телефоне замечают, какое у тебя настроение. Или «ой, какой парфюм у тебя». Да какой там парфюм за километр? По ступенькам и шагам помнят любой город.
Вникая в тему разговора, если чего не понимают, то смотрят тебе в лоб – по самой короткой траектории звука – и говорят туда. И ты не можешь отшутиться с этой дыркой во лбу, и все рассказываешь, что знаешь, как на исповеди. А они, пока все не возьмут по теме из тебя, не останавливаются. Это предельная жадность и честность в моменте общения.
Это был исключительный опыт о жизни. И это – об искусстве. Там с нами случилось настоящее, сама жизнь. В тот день, когда Алексей (участник. – Ред.) сломал ногу, я, чтоб не рехнуться от всего этого, напился. А я не пил до этого 12 лет, мне нельзя, я запойный. На гипсе ему потом написал «Проходи мимо!».
Помогает ли алкоголь, и как хорошее дело разделяет белорусов
– А художник должен быть вечно пьяный и молодой?
– Это зависит от темперамента и таланта. И это не обязательно алкоголь. Вернее, это не обязательно вообще что-то. Ты должен быть включен во что-то большее, чем представляешь. Надо уметь раскачать в себе такой драйв, чтоб полмира колбасило.
Смешно быть полуживым в своей мастерской и думать, что перевернешь мир.
Ну а как – именно ты загоняешься или просто сам настолько входишь в тему, что не можешь ни спать, ни жить… Пока слово не найдешь, ход не придумаешь – ну без этого никак дальше.
Бывает же, хороший художник, но из кармана в карман что-то там перекладывает. Да найди ты тему! Помри как герой! Пользы будет больше.
Настоящее дело делается из пустых карманов и полного паруса.
Если ты с чем-то не согласен, значит надо быть категоричным и последовательным против этого.
Вот и с художниками сейчас говорить об искусстве невозможно. О чем угодно, только не об искусстве. У каждого своя маленькая правда, и от лжи она ничем не отличается. Но ведь задача искусства – быть максимально живым, новым, менять этот мир и людей.
Наш проект массового раскрепощения «На глоток свежего воздуха» – он об этом. Он логичен после «Проходи мимо!», он тоже о живом искусстве.
Проект «На глоток свежего воздуха» предполагал добровольное участие. Заплатив 1 рубль на краудфандинговой платформе, любой человек получал по почте задание про смелость внутри: «пробежать с подругами легендарную стометровку возле цирка на время», «заказать сорокоуст о здравии своему врагу», «купить в магазине и выпустить в водоем живого карпа», «не ссать максимально долго», «позвонить в милицию и сказать: кто-то подложил под меня секс-бомбу», «спрашивать людей на пл. Свободы: где ваша площадь свободы?» – всего около ста заданий, затем результаты были собраны, обработаны и представлены.
И поэтому для меня с какого-то момента стало не важно и не интересно участвовать в декларативных выставках-проектах – там не про развитие, не про изменение, это каждый раз очередной иконостас художников. Для живого искусства это неинтересно.
Я почувствовал свой драйв, дурость, дерзость и без этого больше не хочу. Пока я в себе не разочарован, и мне с собой чем дальше, тем интереснее. Пускай это не так стабильно, но моя жизнь наполнена каждым моментом. Я выдавил себя из стабильной жизни и галерейных выставок. Я про другую степень вовлеченности.
В проекте «На глоток свежего воздуха» захотел это личное ощущение перевести в модель поведения. Я не коллекционер чудачеств, для меня это повседневность. Люблю наблюдать чудеса в новостях: девушку задержали менты, она туфлей изнутри высадила лобовое стекло, или другая через окно сбежала от трамвайного контролера… Эти истории круче любого нашего акционизма. Выдуманные предсказуемые акции для меня перестали работать – все, их время ушло.
Ну и, короче, решил заразить этим других, кинуть призыв и просто качнуть этот мир, дать ему ритм. Ведь мы живем в каком-то безвоздушном пространстве! Мы не знаем собственных пределов контроля, говорим про тотальную цензуру, сами почти никогда не упирались в нее. А вообще-то, в нашей власти это расшатать.
Раз сделав сверхусилие, приняв какой-то новый факт в жизнь, ты потом уже отталкиваешься от этого как от нормы. Захотелось запустить этот вирус. Знаешь, как вода замерзает? По закону физики, при низкой температуре достаточно, чтобы соединились две молекулы, и цепная реакция начинает моментально работать, 2 секунды – и лед! Но само ничего не произойдет. Другая жизнь сама не настанет.
Проект показал, что из ста участников половина даже не прислала ответы, а кто-то ушел в контру. Реакция непредсказуемая, все воспринимается как покушение на их «свободу». Любой хороший проект в Беларуси не сплачивает людей, а сразу – водораздел.
Люди не готовы, не хотят, не могут, боятся, у них наступила «зона комфорта», о которой мы говорили. У них честно заработанное демократией «состояние свободного человека», оно никем не может быть управляемо, даже своим желанием, даже коллективным радостным безумием. Мое исследование было не в этом.
Про «чистенький» Минск
– Ты говоришь об изменениях, а Минск меняется в твоих глазах за последние 10 лет?
– Город приобретает черты и признаки взрослого организма и большого города. Мне нравится, что появляются художники-маргиналы, аутсайдеры, неформатные авторы, такие как А.Р.Ч., Ангелина Смирнова, их все больше.
Их странность и художественное безумие наполняют город крайностями, они размывают мертвый контур. И это задает совсем другие габариты. Это не золотая серединка, куда все хотят попасть и где давно ничего не происходит, общие терки и общий магазин…
Когда говорят про Минск «миленький-чистенький», все эти категории уменьшительно-ласкательные, провинциальные – когда нечего сказать, говорят про чистоту. И про погоду еще. Хорошую погоду, как известно, приносит революция.
Чем больше неправильностей, неформатных вещей – тем круче.
Бросается в глаза «крышевание» всех культурных инициатив «Белгазпромбанком», который решил стать «крестным отцом» всего современного искусства здесь – вот это лажа. При всей их политкорректности и мультикультурности идет примитивная коммерциализация искусства, причем молодых художников – все эти салоны, «Арт-Минск», золотые рамы, разнообразие техник и приемов… но о чем это?
Ни темы, ни куратора, ни заявленной долгосрочной программы, ни исследования – ничего, где ты бы мог навести резкость, начать понимать, что происходит здесь с тобой. Дешевый пиар банковского бизнеса за счет растерянных художников, популяризация попсы для массового зрителя, людей развлекают.
Есть ли в Беларуси нормальные арт-коллекции, и откуда берутся деньги
– В Беларуси есть коллекции и частные, и корпоративные. Как по-твоему, есть ли в нашей стране коллекция современного искусства, чтоб без вкусовщины?
– Везде субъективность выбора коллекционера. При коллекциях нет экспертных советов, постоянных кураторов. Иногда они приглашают какого-нибудь авантюриста из Москвы, оплатив ему приезд и его экспертное мнение, а потом не знают, что с этим делать. Работа идет несистемно – от кризиса до кризиса.
Даже если речь про монетизацию, арт-рынок – это не чудеса, это бизнес, он требует вовлеченности, соблюдения строгих правил, насмотренности, интегрированности в процессы. Не знаю я таких коллекций.
– Твои проекты нереально продавать. В выставках ты не участвуешь. Где зарабатываешь? Художник сегодня должен быть богатым? Бедным?
– Художник должен быть потенциально опасным.
Идея проекта на строчку презентации – «едем со слепыми на главное визуальное шоу планеты показать всем голую ж*пу» – звучит на миллион долларов, и богатые авантюристы выстраиваются в очередь сами, чтобы помочь проекту реализоваться; возможно, им просто хочется быть символическими участниками такого проекта.
Идея способна зажигать людей. Когда готовил проект на стратегическом объекте – самой большой мусорной свалке («Северный полигон») или в минском крематории, там же в начальниках сидят отставные военные, – им поэтика твоя, глазки блестящие и юмор до одного места. Объясняешь каждый раз, что искусство – страшная сила, которую невозможно остановить никому, что оно профессионально работает с запредельными темами и лучше не мешать. Позиция художника исключительная, позволяет так же говорить и с бомжом, и с министром, и с мертвым, и с живым.
Проект «Северный полигон». Фото: Евгений Ерчак.
Блефовал? Просто выносил наружу желание, проговаривал свой страх, выдавливая его из себя, делал себя свободным, а тебе поверили: «Давай!» И все, и ты вынужден давать, делать. Самое главное – решить этот вопрос с собой. А потом пространство отвечает тебе невероятными возможностями. Тебе не нужно уже спрашивать ни у кого. Как бабушка спрашивала меня: «А тебе это заказали? Оплатили командировку? Платят зарплату?». Всё. Ты сам все творишь.
Я ведь работаю не клоуном, добываю сложный опыт в безответных взрослых вопросах к жизни, и их все больше. И вопросы становятся непростыми, и ответов на них нет. И выбор делать сложно: решать проблему, делать кому-то больно… Но все это не про богатство или бедность, это про пацанские разговоры с космосом.
Мой друг как-то сказал, что художник, прежде чем компоновать натюрморт на холсте, должен себя скомпоновать в жизни.
Почему у него не клеится с журналистами
– Зритель может понять разницу, где им манипулируют, а где это искусство?
– Я последнее время об этом не задумываюсь, потому что в последних моих проектах зритель меняет роль. Я не ухожу от ответа. Просто когда договариваюсь о проекте, например в крематории, то чиновники, администрация комбината, ведущие церемонии – это уже зрители и участники, реакции их становятся обязательной и важной частью процесса.
Мой следующий проект «Тайная архитектура» – серия панно «с костями» в кремационном зале, где не будет зрителей в привычном смысле. Только работники, которые загружают печи гробами, причем транзит «зрителей» там, без сомнения, самый большой в городе. Если учесть, что у бога мертвых нет, то что говорить о такой аудитории… Возможно, это будет мой лучший проект как художника-монументалиста.
И если дело срастается, сложный проект становится реальностью, значит те, от кого это зависело, – место, время, свидетели, участники – поверили в подлинность происходящего так же сильно, как ты сам.
Я, наоборот, зрителя разгоняю, отпугиваю, я его не привлекаю. Не придумываю фишек, чтоб как-то специально массово завлечь. Проекты делаем с Алиной Савченко без приглашения журналистов, сами способны проговорить свои действия, и это сознательная позиция. Мы думаем, это показательно с точки зрения художественной честности и бескорыстия.
– А почему согласился на это интервью?
– Я делаю это редко, чаще отказываюсь. Но появилось желание высказаться, мы с Алиной даже прошлой осенью провели цикл лекций «Вызов и неповиновение».
Появились непростые проекты, которые могут по-разному считываться, и иногда все-таки важно комментировать самого себя. Я это делаю не то чтобы очень умело, но точно эмоционально и честно. И мне есть что сказать. Иногда это может быть важным программным заявлением. Тексты иногда публикуем, и лучше мы сами себя будем толковать.
С пишущими людьми у нас вообще вечная проблема. На профильном сайте kallektar есть какое-то количество программных текстов, при этом все очень разобранное, кто в лес, кто по дрова. В kyky наши тексты бесстыдно переделывали под массового читателя, не стесняясь, в погоне за хайпом и просмотрами, так они делают больше вреда, и мы отказались.
Я давно не работаю с журналом «Мастацтва», с 2012 года, после конфликта с редактором во время проекта «Радиус нуля». С тех пор там уверены, что художника Вашкевича больше нет.
Проект «Радиус нуля». Фото: Сергей Жданович.
Министерская газета «Культура» после этого отвалилась на автомате сама. И это замечательно.
Почему 5 детей не мешают заниматься самореализацией
– Мы пробежались по стереотипам про жизнь художника: алкоголь и деньги. Еще одно – свобода. У тебя большая семья, пятеро детей, а тебе это не мешает?
– Помогает. Всегда помогало.
Когда-то они меня очень стимулировали и дисциплинировали. Я ввязывался во все, не считал до двух. Надо – делал по три персональные выставки в год в разных концах мира, чтобы просто жить большой семьей.
Теперь некоторые из детей заняты искусством, трое переехали во Вроцлав. Леша учится на скульптуре, из ребенка стал просто другом, стал художником, для меня очень интересным. Если раньше он вообще не высказывался по поводу моих проектов, недавно написал после публикации о проекте «отлично, папа» – и мне это было очень приятно. Это реально для меня важнее, чем мнение многих художников здесь.
Не помню, чтобы они мне мешали. Они меня никогда не останавливали: мне не приходилось из-за них что-то делать не по совести.
Когда нужно было разводиться, я разводился и жил другой жизнью. Но они всегда были со мной вместе.
Все дети Вашкевича в его мастерской.
Нет, никогда не мешали. Они украшают мою жизнь. Мне с ними очень здорово. Недавно приезжали на каникулы, и мы с ними по крышам бегали, фотографировались.
– А как художник ты любишь ввязываться в конфликты.
– Силу сегодня дает сопротивление. Сознательно лезть на рожон, а потом выруливать с пользой для всех. Это такая срежиссированная драка.
Меня такая агрессивность в искусстве устраивает. Например, в России Авдей Тер-Оганьян вернулся недавно после 21 года ссылки в Европе, после акции и заведения уголовного дела на него. Дело закрыли, и он вернулся – чтобы дальше жучить жирных троллей, в которых превратились когда-то хорошие художники.
– Ты бы мог уехать, к детям или еще куда?
– Здесь интереснее, много есть чего делать. Как я могу отдуваться за Польшу или Америку? Смешно.
У нас ничто тебе не мешает говорить на главные темы: нет арт-рынка, нет карьеры за счет искусства и нет искушений встроиться в систему.
– Что тебя сразу заводит как тема?
– Начинаю замечать, где на общей композиции должен быть контрапункт. Что для движения мира нужно добавлять. Не быть в симфоническом оркестре первой или последней скрипкой, а просто долбать кирпичами по барабану в совершенно другом месте.
Нужно задавать ритм нашей жизни. Бельмо на глазу позволяет видеть четко то, что осталось в поле зрения.
Я не вижу другой серьезной задачи у искусства. Оформлять интерьеры? Декорировать зону комфорта? Нет, я за то, чтобы все это ломать!
Такая работа по мне. А прикрываться картинами от жизни – это трусость.
Мне что, просто сидеть для фото? А можно меня сфотографировать в движении?
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: архив героя; Виктория Мехович для CityDog.by.
