«Швырял на пол, бил головой». Минчанка о том, каково это, развестись с тираном, но продолжать жить с ним

– С бывшим мужем мы прожили в браке 15 лет, и у нас четверо совместных детей. Самым тяжелым периодом был последний год перед разводом. Жесткое насилие началось после рождения четвертого ребенка, а перед этим муж, конечно, наращивал обороты.

Первый эпизод случился еще до рождения детей – он разбил мне нос. Но все тогда преподнеслось как случайность и желание помочь. Якобы я слишком громко плакала, и он решил, что у меня истерика, а в фильмах до этого видел, что истерику надо успокаивать пощечиной. Но «немножко не подрасcчитал». Этот эпизод вытеснился моим сознанием, и я вспомнила о нем только два года назад, поэтому до сих пор рассказываю о нем с удивлением. Оказывается, это было уже тогда! Мне же казалось, что в то время было только психологическое давление с его стороны.

К психологу в первый раз я обратилась еще будучи в браке, когда уже началось жесткое насилие. Однажды ночью, чтобы не кричать и не разбудить детей, я укусила себя за руку. Шрам остался на вене до сих пор. Утром муж это увидел и испугался – возможно, подумал, что я пыталась вскрыть себе вены.

– Что это? – спросил тогда он.

– Это после твоих ласк, дорогой, – ответила я.

В тот же день он позвонил мне с работы и продиктовал номер психологини, которая могла мне помочь. Я ей позвонила, и мы договорились о встрече. Но муж поставил условие: я должна была записывать на диктофон все наши с ней разговоры.

Соответственно, я не могла ей ничего рассказать. Наличие диктофона на первой встрече я тоже скрыла, но нашла для себя «лазейку»: все, что происходило дома после сеанса, я записала в тетрадь, а на следующей встрече оставила эти записи в кабинете психологини. Буквально через час-полтора она прислала мне сообщение с номером телефона горячей линии для женщин, пострадавших от домашнего насилия, и с текстом «Береги себя».

Я не звонила очень долго – впервые набрала только спустя месяца два. Наверное, когда начался самый трэш. Я позвонила на горячую линию и ничего не смогла рассказать. Я просто рыдала в трубку и говорила «помогите». Женщина на том конце провода пыталась меня разговорить – спрашивала, что случилось, а мне было так страшно даже озвучить что-то...

Это был такой первый шаг, когда я обратилась именно за помощью в ситуации с домашним насилием. До этого были обращения к психологине, но с другой целью. Я шла разобраться со своим страхом развода. Супруг говорил, что хочет со мной развестись, а мне, казалось, было очень страшно. Но на первом же сеансе психологиня разрушила этот страх в пух и прах. Она задала мне один вопрос: 

– Что ты будешь делать после развода? – спросила она, а у меня прямо глаза загорелись.

– Я пойду учиться, я сменю работу, я сделаю это, я сделаю то, – говорила я.

– Ты развода не боишься, – остановила она меня.

То есть фактически это муж проецировал на меня свои страхи, и к психологу я пошла, потому что он мне внушил страх развода. На самом деле мне ведь совсем другая помощь от нее была нужна, но на тот момент я не была готова рассказать, что происходит у нас дома.

Потом я обратилась в «Радиславу» – организацию помощи женщинам, пострадавшим от домашнего насилия. Я встретилась с Ольгой Горбуновой – председательницей организации. Мы сели на скамеечку в парке, и я стала ей все рассказывать. Мне казалось, что я говорю какие-то абсолютно банальные вещи, но вот напротив меня сидит женщина с психологическим образованием, опытом работы, и у нее текут слезы. Меня это очень встревожило и испугало: «Неужели со мной происходит что-то страшное?»

И была такая двойственность: Ольга спрашивала, было ли физическое насилие, а я говорила, что нет, но сразу же начинала рассказывать, как он меня швырял на пол, бил головой, выкручивал руки. То есть я это все не воспринимала как физическое насилие – мне было страшно признаться самой себе, что это действительно со мной происходит.

– Ты очень вовремя обратилась за помощью, – сказала в конце Ольга и предложила пожить в «убежище».

Но я отказалась, потому что в тот момент была возможность пожить какое-то время с детьми у моих родителей. В «убежище» нам пришлось жить гораздо позже – после того, как мы получили свою нынешнюю квартиру.

Шел судебный процесс – я подала заявление о возбуждении уголовного дела за нанесение телесных повреждений, – и бывший муж все детали судебного разбирательства стал рассказывать старшему ребенку. Ведет его в школу и выгружает на него это все.

Для ребенка это был ужасный стресс, начались проблемы в школе, и я поняла, что дальше так продолжаться не может. Я должна была или отказаться от этого иска, а это значило, что я никак не могу себя защитить, или подвергать ребенка опасности. Тогда я опять обратилась в «Радиславу». В «убежище» как раз были свободные места, и мы с детьми полтора месяца прожили там. То есть мы уже были не в браке, но из-за того, что жили под одной крышей, ни я, ни дети не могли спрятаться от его воздействия дома.

Разводились мы очень долго. В самом начале автоматически и без вызова в суд нам дали три месяца на примирение – это стандартная судебная практика. После этих месяцев было еще пять или шесть заседаний. Муж не соглашался на развод, но на суде все рассказывал, какая я плохая.

– Так если она такая плохая, может, вы разведетесь? – в итоге спросил судья.

Муж все равно не соглашался. А когда уже не нужно было его согласие (кажется, после трех заседаний), он подал иск, в котором просил троих старших детей оставить ему.

После этого в суд пригласили представителя органов опеки, и начался очень серьезный процесс, особенно учитывая тот факт, что детей же всего четверо, а муж предлагал их разделить. Правда, он не смог привести ни одного весомого аргумента, почему хочет забрать именно троих детей, и не смог объяснить, как он будет за ними ухаживать. Судья спрашивал: «Вы говорите, что подрабатываете по ночам. А кто в это время будет смотреть за детьми?», «У вас такой-то доход. Вы будете платить алименты на младшую дочь, раз она останется с матерью, и как на оставшуюся сумму вы собираетесь обеспечивать себя и троих детей?», «Как вы планируете водить их в сады, школы?»

У него не было ответов на эти вопросы, и вообще никакого плана не было. Только какие-то фантазии пригласить свою маму, которая будет ему помогать. Вот только мамы на суде не было, и подтвердить его слова она не могла. И, как потом оказалось, она даже была не в курсе его «планов». 

Вообще, бракоразводный процесс затягивался мужем сознательно, потому что в то время как раз решался вопрос о вселении в нашу нынешнюю квартиру. Первого июля дом сдали в эксплуатацию, четвертого июля я подала документы на развод, а ключи вручали только в начале декабря, и мужу надо было дотянуть до этого времени. Он дотянул. Нас развели 30 декабря, а ключи к тому времени были уже на руках.

Когда я подала на развод, я понимала, что жить дальше с этим человеком под одной крышей небезопасно для меня и детей,  да и вообще ненормально. Общей семьи ведь больше не будет. И, как честная гражданка, я написала письмо-уведомление в исполком о том, что мы разводимся и что той семьи, которой они выделяют квартиру, попросту уже нет. По сути, это нецелевое расходование бюджетных средств и создание не очень здоровой обстановки для детей.

Мне пришел письменный ответ, что мы можем отказаться от этой квартиры, но заявление об отказе должен написать супруг, так как все документы оформлены на него: он стоит в очереди на улучшение жилищных условий, он был основным получателем кредита. Естественно, он не стал отказываться. Я говорила с ним на эту тему и предлагала разные варианты. Объясняла, что семьи уже нет и существовать вместе мы тут не сможем. Тем более, в то время у него уже были новые бурные отношения. Да я даже о его новой пассии беспокоилась – им ведь тоже надо где-то жить!

Я хотела все решить мирно. А сейчас вспоминаю, как это все было, и поражаюсь своей то ли терпеливости, то ли замороженности. Я не чувствовала всей этой боли и даже позаботилась о них. Тем не менее он категорически отказывался от всех вариантов, которые я предлагала. Объяснял это тем, что я якобы найду лазейку в законе и сделаю так, что он вообще останется ни с чем.

Хотя еще до того, как дом был сдан в эксплуатацию, муж уже требовал, чтобы мы эту квартиру разменяли. Я спрашивала у него: «Что разменивать? Еще же нет квартиры». Но он требовал размена и говорил, что в одной квартире буду жить я с детьми, а в другой – он со своей новой женщиной.

Чисто теоретически сейчас эту квартиру можно разменять, но это очень сложно и дорого. Кредит на нее покрывает государство, и мы в случае размена должны досрочно погасить ту часть, которая еще не выплачена. Для меня такие суммы неподъемны в принципе, так что этот вариант я даже сейчас не рассматриваю.

В целом же получается странно: в таких ситуациях, как наша, квартира дается многодетной семье полностью бесплатно, но при этом дети в ней не имеют никаких долей, и при разделе она делится как обычное совместно нажитое имущество: 50% жене и 50% мужу. Как мне объясняли юристы, чисто теоретически судья может учесть при разделе, с кем будут далее проживать дети, но не обязательно. Вообще, такой судебной практики практически нет, и никто толком не знает, что с такими разделами делать.

Пока что по закону получается так, что в более выгодном жилищно-материальном положении после раздела окажется тот человек, с кем не будут жить дети. В любом случае у него останется больше квадратных метров «на одну душу». Вот нас пятеро – я и четверо детей, – и максимум, на что мы можем рассчитывать при самом лучшем исходе, – это 70% от площади нынешней квартиры. А мужу одному достанется минимум 30%.

Так происходит, потому что моему бывшему мужу не могут оставить просто угол в комнате – раздел должен произойти так, чтобы у него было изолированное помещение. В принципе, в этом есть логика, и я ее понимаю, но на практике это очень неплохой способ заработать на квартиру в столице для человека, у которого нет никаких моральных устоев.

Сейчас бывший муж занимает одну из трех комнат в квартире. Сначала он врезал замок на дверь в ту комнату и спрятал все, что мог: утюг, гладильную доску, телевизор. Все самое дорогое, что у нас было, было закрыто у него. Так как наше имущество не было официально разделено, я написала заявление в милицию с просьбой обеспечить доступ к предметам: вот мы приезжаем с детьми сюда, и я даже не могу им вещи погладить, потому что утюг спрятан. Сейчас уже дверь постоянно открыта, хоть замок все еще висит.

Также он очень долго сопротивлялся, когда я попросила освободить в детской шкаф для детской одежды. Он уперся и говорит: нет, делим все пополам. И полшкафа занимали его вещи. Я объясняла ему, что сама не претендую в принципе на это пространство, но у нас же четверо детей, и их вещи надо куда-то складывать. Очень долго мы препирались по этому поводу, и только спустя месяц он заказал встроенный шкаф в свою комнату и разместил свои вещи там.

А еще с самого начала он упорно уклонялся от уплаты алиментов: то оспаривал судебное решение, то находил еще какие-то причины. Сейчас суд определил, что он должен выплачивать в качестве алиментов 50% от любого вида дохода, но в совокупности не менее 100% величины прожиточного минимума (197,57 рублей на октябрь 2017 года). Первое время я и правда получала на детей половину его дохода – он работал на ставку и платил порядка 300 рублей в месяц. Потом он перевелся на полставки, и, например, за прошлый месяц я получила 110 рублей на четверых детей.

Наши законы словно специально написаны так, чтобы защищать неплательщиков. Казалось бы, если не платить шесть месяцев алименты, то это повод для возбуждения уголовного дела. Но, если человек выплачивает хотя бы тридцать процентов от того, что обязан, его уже нельзя привлечь.

Я знаю, что он подрабатывает таксистом. Я писала заявление судебному исполнителю, просила разобраться в ситуации. Есть номер такси, есть его фамилия – ну неужели невозможно найти, что там к чему? Но до сих пор никаких подвижек, и с этих денег он ничего детям не выплачивает.

Тем не менее для них он все равно папа, все равно самый лучший. А мне грустно, что, по сути, он их лицемерно обманывает. Когда ребенок подходит к нему и просит заплатить за какую-то секцию, он отвечает: «Все деньги у мамы». Поэтому я прошу их больше не спрашивать о деньгах папу – не хочу, чтобы ребенок был между нами буфером. Это попросту нечестно.