Выбрали для вас истории беларусов, о которых мало говорят в школе. Или говорят не так. Русецкая-Пильштынова, Франкевич, Цётка, Прищепов – интересные судьбы, большие достижения, неожиданные повороты истории.
У вас не сложилось впечатления, что на уроках истории в школе нам рассказывают не всё? В рубрике «Наша ўсё» мы обновляем школьные знания, а также предоставляем дополнительную информацию, подробности и основные моменты.
ВАЖНО: наши тексты можно (и нужно!) использовать при подготовке тезисов и докладов.
ВАЖНА 2: гэты тэкст можна прачытаць і па-беларуску.
Про что вы прочитаете в этой статье
Саламея Русецкая: путешественница, скандальная писательница, просто сильная женщина
Первая беларуская тревел-блогерка и писательница-белетристка жила в 18 веке. Она родилась в шляхетской семье в Новогрудском воеводстве, в 13 лет вышла замуж за немца, в 15 родила ребенка, жила в Стамбуле, Несвиже, Санкт-Петербурге, Софии, без медицинского образования лечила магнатов и российскую императрицу. И, что самое главное, описала это всё в книге "Авантуры майго жыцця".
Стамбул в 18 веке.
Мы говорим о Саломее Русецкой-Пильштыновой. Её воспоминания сегодня читаются как блог, там много слухов и сплетен ("о тех вампирах в Польше говорят, что это бабы, которые забирают детей и каждое десятое дьяволу отдают"). И даже о себе, авторка, вероятно, не все правдиво пишет ("я в то время была очень тяжело больна от эпидемии и чар. Одну ногу имела высохшую и короче другой на поллоктя"). Поллоктя – это около 30 см.
Удивительно, что и триста лет назад мир был достаточно глобализированным — и ВКЛ было его частью. Например, после замужества Саломея поехала в Стамбул, где ее муж, доктор Гальпир, нашел работу. При нём, и втайне от него, Саламея сама научилась лечить. Специализироваться решила на офтальмологии, лучше всего ей удавалось удалять катаракту. Поэтому смерть мужа не стала для неё катастрофой. Саломея живёт в Софии, путешествует по Балканам, попадает в плен (точнее, в гости) к разбойникам.
Подлинных портретов Саломеи Русецкой не сохранилось, это — один из выдуманных в 1990-е. Художник Евгений Кулик.
В целом ее книга о том, как сильная женщина успешно выживает в мире мужчин. В жестоком мире с убийствами, аморальностью и легальной торговлей людьми. Русецкая и сама в Турции покупает невольников — плененных немецких офицеров — чтобы получить за них выкуп. За одного из них, Юзефа Фортуната де Пильштына, выкуп не пришел, и Саломея вышла за него замуж. Но отношения сразу испортились: получив от гетмана ВКЛ Николая Радзивилла Рыбоньки чин хорунжего, де Пильштын зазнался.
Кстати, женой того Радзивилла была еще одна писательница, Франтишка Урсула Радзивилл, авторка пасторальных пьес для крепостного театра. Пильштынова с ней, без сомнения, встречалась.
Дневник Саломеи.
Следы Саломеи теряются после 1760 года, когда она поехала из Стамбула в паломничество в Палестину и Египет. Что с ней было дальше? Такое впечатление, что Саломея специально оставила такую загадку в конце. И до сих пор держит интригу.
Ян Франкевич: первый беларуский архитектор
Второе в мире здание в стиле барокко было построено в Несвиже, потому что очень богатый и очень активный Николай Радзивилл Сиротка захотел иметь дома то же, что видел в Риме.
И итальянский архитектор Ян Мария Бернардони построил для него копию римской церкви Иль-Джезу, первого в мире храма в стиле барокко.
Бернардони провел в Несвиже 13 лет и уехал, оставив завершать строительство ученика Яна Франкевича. Франкевич был сыном кушнира (это ремесленник, который обрабатывает меха) из Минска. Еще в Минске он присоединился к иезуитам и в 1594 году был отправлен в Несвиж работать пекарем.
Можно только представить, при каких обстоятельствах Бернардони заметил в работнике кухни архитектурный талант. Документы свидетельствуют, что через пять лет после появления Франкевича в Несвиже Бернардони сделал его главным на объекте и уехал сеять барокко в Краков.
Костёл Божьего Тела в Несвиже — первый барочный храм в Беларуси.
Искусствовед Сергей Харевский отметил, что Ян Франкевич стал первым архитектором в мире, который с самого начала работал в стиле барокко.
В Киеве хранится альбом с чертежами несвижских построек (уже готовых) с комментариями польско-беларуской трасянкой. Традиционно он считается"Альбомом Бернардони", но тот явно писал бы по-итальянски. Исследователи предполагают, что альбом создал его самый способный ученик.
После Несвижа бывший пекарь переехал в Вильню, где руководил строительством первого виленского барочного костёла — Святого Казимира. Купол костёла украшает корона (святой Казимир был из рода Ягеллонов), по ней храм можно легко узнать с любой точки Вильни. Еще первый виленский барочный храм очень похож на торт — эта тема Франкевичу была близка.
Барокко принесло в беларускую архитектуру цвета: зелёный, терракотовый, розовый, чёрный — и динамику. Барочные здания создают впечатление, что вот-вот они двинутся, рассыплются или полетят (вспомнить хотя бы минский кафедральный собор). Фрески барокко насыщены оптическими эффектами.
Барокко, безусловно, добавило свободы и яркости беларускому пейзажу, а следом — и восприятию мира тех, кто в этом барокко жил. Остается вопрос, какую роль сыграл здесь талант первого барочного архитектора к пышной выпечке.
Цётка: экспансивная, как фейерверк
Школьные учебники представляют Цётку (Алоизу Пашкевич) как болезненную авторку жалостливых стихов, тогда как она сама ненавидела «слёзный» стиль писька для детей: «Нужно больше огня». А стихи, которые мы изучаем в школе, она писала вовсе не для детей.
Если беларуское движение — рок-н-ролл, то Джоном Ленноном была именно она, а не кто-то из мужчин. Цётка жила рок-н-ролльно: реализовала десятки проектов и при этом не пряталась от глубоких переживаний.
«Экспансивная, как фейерверк», — писал о ней редактор «Нашай Нівы» Александр Власов. Они вместе издавали в Минске первый в истории беларуский детский журнал. Их «Лучинка» была чем-то вроде «Каламбура» и «Один дома» начала ХХ века, дополненного детской энциклопедией.
«Цётка человек хоть и культурный, но анархистка», — говорила о ней княгиня Магдалина Радзивилл. Они контактировали, создавая беларуский детский дом во время Первой мировой войны.
«Первая беларуская феминистка», — называл Цётку Антон Луцкевич (при этом к феминистским организациям того времени она не принадлежала и пренебрежительно называла их участниц «шляпницами»).
Путевые заметки по Европе Цётка завершает замечанием: финский народ первым в Европе признал равные права женщин. Она путешествовала по Италии, Франции, Германии, а Швецию и Норвегию прошла пешком и вела дневник (например, рассказала о шведском столе). «Пишу из Гётеборга. Мою подругу муж отзывает домой, заскучал, чтоб его. Одна пойду по Норвегии. Если пропаду — не жалейте», – веселилась она.
«Необычайно живого характера, нестандартная, она выделялась даже в разноцветном студенческом обществе», — вспоминал муж, литовский политик Степонас Кайрис. Выйти замуж и сменить фамилию Алоизе нужно было, чтобы вернуться на родину из Кракова: после революции 1905 года она была в розыске, так как выступала на всех митингах, а её революционные стихи вся Вильня знала наизусть:
Мы не з гіпсу, мы — з камення,
Мы — з жалеза, мы — са сталі,
Нас кавалі ў пламенні,
Каб мацнейшымі мы сталi.
Цяпер, братцы, мы з граніту,
Душа наша з дынаміту…
Умерла она в 40 лет — приехала к родителям, застала эпидемию тифа, пошла волонтёрить, помогая лечить больных, заразилась сама.
Секрет её личности — в энергии, которой она зажигала всех: Цётка созвала съезд Беларуской Социалистической Громады, рассылая делегатам приглашения на свою свадьбу.
Её стихи в период революции 1905 года печатали в своей прессе и литовцы, и поляки. И все нации слушали её речи, потому что в них говорилось о справедливости, свободе и достойной жизни.
Круг «Минского листка»: беларусов не задушишь
«Минский листок», первая городская газета будущей столицы Беларуси, — одно из недооцененных явлений беларуской истории. Она начала выходить в 1886 году и стала первой инициативой беларуской интеллигенции после восстания Калиновского и многолетней жестокой реакции.
Минск в конце 19 века.
«Минский листок» был частной газетой, её издавал минский нотариус Иван Фатинский. Издание ставило перед собой благородные цели. Минский поэт Янка Лучина написал в первый номер газеты программное стихотворение:
Не ради слывы иль почета
Предпринимаем мы "Листок",
Святая истина-забота
И цель его печатных строк:
Служить стране глухой, забытой,
Где мрак невежества царит,
В лачуге где, соломой крытой,
Мужик печально дни влачит…
Позднее в «Листке» публиковались и беларуские стихи Лучины. Когда газета начала издавать календарь, в нем появились этнографические зарисовки о народной культуре, литературное приложение на беларуском языке (календарем занимались историки Александр Слупский и Митрофан Довнар-Запольский). В газете впервые была анонимно напечатана поэма «Тарас на Парнасе», которая до того ходила в рукописях. Она была настолько популярной, что, по свидетельствам современников, в 1890-е её «в любой хате было найти можно».
Причём всё это происходило в условиях запрета на печать на беларуском языке (сборник стихов того же Янки Лучины в 1902 году издали с пометкой, что книжка на болгарском языке, чтобы обмануть цензуру). Но «Минский листок» выходил и распространялся так быстро, что цензура за ним не поспевала. Хотя случаи ареста номеров были. Бывали и приостановки выхода за критику минских властей и беларускоязычные материалы.
«Свободной политической мысли газета отводила малый простор, но жизнь города и проблемы отражались очень хорошо. Можно было ругать городскую думу сколько угодно, была полицейская хроника, о начальственных мероприятиях. Светлую мысль всё же эти интеллигенты проводили в зажатые мозги жителей», — вспоминал Александр Власов. Его, молодого, «Минский листок» поразил: «Это была новость как первый майский гром. Минчане со слезами просветления и радости читали “наш” листок. В Минске у нас, как в столицах, своя газета».
Власов говорил, что беларускоязычные публикации «Листка» воспринимались как нечто «шутки ради». Однако в их появлении проявлялась адекватность редакции: они отражали настроения жителей края, интерес к своей истории, литературные поиски на своем языке.
В 1902 году газету переименовали в «Северо-Западный край» — с городской она становилась краевой, а слово «Беларусь» было еще под запретом. В 1905 году Янка Купала напечатал в ней свой первый стих на беларуском языке, «Мужык».
Следующим этапом стала виленская «Наша Ніва» — газета на беларуском языке.
Дмитрий Прищепов: хотел, чтобы беларусы были богатыми
Дмитрий Прищепов — один из немногих беларуских советских чиновников, которого хорошо запомнили и вспоминали добрым словом люди.
Большевистские взгляды сочетались в нём с чувством справедливости. В революционном 1917 году его, младшего офицера-пехотинца, солдаты выбрали командиром полка. Когда в 1918 году его полк, охранявший советско-немецкую демаркационную линию, собирались перевести на фронт, начался бунт – и Прищепов присоединился к нему.
Это не помешало его дальнейшей карьере. Прищепов был в комиссии, которая занималась присоединением Витебщины к БССР, работал в сельскохозяйственной секции Инбелкульта (вместе с бывшими министрами БНР Аркадием Смоличем и Янкой Середой).
Его звездным часом была работа на посту наркома земледелия в эпоху НЭПа и беларусизации. С лозунгом «Беларусь — красная Дания» он запланировал перевести (добровольно) 130 тысяч крестьянских хозяйств на хутора.
Прищепов писал, что нужно брать пример с западных соседей, потому что на востоке бытует общинный порядок жизни, который «подавил хозяйственную инициативу крестьянства». Фактически эти слова значили, что беларусам колхозы ментально чужды.
Свёртывание хуторизации совпало с концом беларусизации и НЭПа. Начинались страшные 1930-е.
Но реформа была недолгой. В 1927 году БССР выполнила лишь 70% плана по хлебозаготовкам. План был специально завышен, чтобы начать насильственную коллективизацию. Хуторизацию прекратили, крестьян насильно загнали в колхозы. Прищепова репрессировали.
Дмитрий Прищепов с женой, во время свидания в лагере на Беломорканале. 1930-е.
Но прищеповские хутора вспоминали и через полвека — с благодарностью за глоток свободы и возможность «людзьмі звацца».
