Смотрители минских кладбищ: «Наша работа как у разведки – тихая, незаметная и общественно важная»

– Я здесь работаю с 15 мая 2009 года. Скажу вам честно: пришел сюда потому, что не хватало пенсии, назначенной мне государством за службу в органах внутренних дел. Надо было кормить семью, ребенка. Я искал работу и нашел: предложили возглавить вот это подразделение – Кальварийское кладбище и еще девять, которые к нему приписаны.

Здесь работают такие же люди, как и на любом другом производстве: кто-то пришел по направлению нашей социальной службы, кто-то на окне увидел объявление «Требуется рабочий», заглянул на огонек. Но ко всем требование однозначное. Если начиная от Великой Октябрьской социалистической революции и становления нашего государства считалось, что кладбище – это притон пьяниц, то сегодня это, я бы даже сказал, самая непьющая структура, которая есть в нашем государстве. Люди изначально знают, что, придя сюда, надо забыть не только об употреблении, но и о запахе спиртного, потому что мы постоянно встречаемся с гражданами, постоянно с ними общаемся – и никому не позволено дышать перегаром.

Работа многообразная, но самое главное и непременное – это обслуживание захоронений, контроль за сотрудниками кладбища, которые осуществляют копку могил и сохраняют общий порядок на территории кладбища с внешней и внутренней стороны: от покраски заборов и бордюров до выброса пачек сигарет, которые посетители кидают на землю, а не в урны. Рядом с нами Фрунзенское РУВД, мы тесно сотрудничаем и, если кто-то пытается безобразничать, тут же вызываем милицию и пресекаем все на корню. Также я отвечаю на письма граждан, а это предполагает приличное владение компьютером, без этого никак. Несмотря на вот такой почтенный возраст, управляюсь. Наша работа как у разведки – тихая, незаметная и общественно важная.

Мы всегда ориентируемся на человека, который сюда заходит. И всеми силами мы обязаны помочь этому человеку. Сюда люди приходят с горем и слезами. И наша задача – сгладить тяжесть утраты, помочь человеку осознать, понять, определиться по тем вопросам, которые он задает, еще находясь в некоем трансе от горя, которое его постигло. Ну, думаю, это у меня получается, коль я сегодня возглавляю это подразделение.

Обычному человеку и знать-то ничего об этой работе не надо: если он придет и обратится с каким-то вопросом, постараемся ответить в полном объеме. Люди отзываются на то доброе, что мы здесь делаем. Ко мне всегда приходят люди, чтобы просто поговорить, – как правило, это люди преклонного возраста и проживают они, в подавляющем большинстве, в одиночестве. Дети взрослые, внимания уже уделяют мало. И вот бабулечка сидит, в окошко смотрит и думает: «А дай я к кому-то из близких схожу на кладбище». Сходила, а на обратном пути зашла сюда: «Сергей Петрович, а вот...» – и начинается разговор. А я знаю, что бабушка родилась в 1917 году или 1922-м, то есть ровесница Октября, мне это тоже очень интересно. Я помню, как я вел разговоры со своей бабушкой и как она откликалась на все это. Ну вот и затягивается этот разговор на 30-40 минут – и бабуля отсюда уже совершенно по-другому уходит, наполненная осознанием того, что ей уделили внимание, а это для любого человека важно.

Здесь две мамы приходят к своим детям. В Ярославле была авиакатастрофа и погибла хоккейная команда – два мальчика захоронены здесь. Вот с их мамами общаемся постоянно, откликаемся на их просьбы, помогаем содержать в порядке захоронения. И другие люди тоже нас не чураются.

Туристы приходят. И очень часто они приходят организованно. Есть товарищ, который через интернет собирает группы – а у нас эта услуга платная – и водит здесь по кладбищу экскурсии. Я даже его как-то попросил организовать экскурсию для наших сотрудников, чтобы пополнить наши знания о людях, которые здесь захоронены, и вообще об истории кладбища. Ведь той информации, которую я почерпнул о нашем кладбище в интернете, как-то маловато. И он согласился.

В моем мировоззрении эта работа ничего не меняет. Например, человек, работающий в морге, даже теснее, чем я, соприкасается с явлениями смерти – казалось бы, можно и с ума сойти. Я знаю людей, которые довольно долго там работали и в мир иной ушли естественной смертью. Надо разграничивать эти моменты, на работе и вне работы: есть окончание рабочего дня, и все это остается здесь, а дальше уже продолжается другая жизнь, с детьми и любимой женой. По-другому нельзя, действительно можно свихнуться, если постоянно думать о работе. Ничего мне не снится, я не встаю по ночам, кресты не убираю по углам, нормальные передачи смотрю, в театр хожу. Я обычный человек. Надо уметь организовать свой отдых, чтобы отвлечься. А вы думаете, военному летчику легко? Он постоянно летает вдали от семьи и каждый день под богом. И что, он с этими мыслями «Упаду – не упаду» уходит в небо? Он же, наверное, взлетает с мыслями, что вернется и всех увидит.

В детстве я боялся кладбищ. В январе ездил проведать своих родителей – а я сам родом из Кубани, они там захоронены. И вот того кладбища, мимо которого мне надо было раньше проходить, чтобы занести отцу еду, я как-то сторонился, а сейчас довольно спокойно к нему отношусь. Здесь, на работе, бываю и в вечернее время, и ночью. Вы знаете, те, кто здесь захоронен, уже ничего плохого не сделают. Бояться надо живых и тех нехороших людей, которые сюда приходят, не имея ничего святого в душе, повреждают памятники, мусор оставляют.

В обыденной жизни вы встречаетесь с незнакомым человеком и стараетесь заглянуть ему в глаза, увидеть, добрый он или недобрый, можно ли на него опереться. А здесь все добрые, они лежат и уже никому зла не могут причинить. А нам к ним и их захоронению надо относиться по-доброму. Здесь не может быть громкого смеха, здесь не может быть «хи-хи» и «ха-ха», здесь надо держать себя в рамках.

Мне уже нечего бояться. То, чего можно было бояться, я прошел в 1987-1988 году – я имею в виду Афганистан. Уволился со службы, ну а чего сейчас бояться? Споткнуться, упасть ненароком. Но так, как я к людям отношусь, кто-то всегда мне навстречу протянет руку и не даст упасть, надеюсь. Главное – творить добро. И нам воздастся. Я не могу разделять это понятие, каждый человек для себя понимает его сам. Для кого-то это дерево посадить, для кого-то подставить плечо товарищу – все это добро. А в моей жизни самое ценное – это отношение близких ко мне. Очень переживаю, если где-то встречаю какое-то непонимание.

Вообще, я к религии отношусь так: она есть и идет где-то рядом со мной. Я крещеный, очень трепетно отношусь к этим архитектурным объектам: к храмам, мечетям, синагогам – посещаю их с удовольствием для того, чтобы увидеть творение рук человеческих, не более того. Я там не вижу под куполом летающих ангелов. Для меня это бытие наше, сознание сегодняшнего дня, не более.

Я не верю в сверхъестественное. Я настолько уверовал в могучие и нерушимые коммунистические идеалы – для меня это Маркс, Ленин, Энгельс, – что до сих пор не расстался с членским билетом, продолжаю себя считать коммунистом. И учетная карточка сохранилась. С этими верованиями я прошел Афганистан. И если мне что-то говорят, я отвечаю: «Служу Советскому Союзу». Я этой стране присягал на верность и продолжаю ей служить.

Самое главное достижение в моей жизни – это то, что я смог поднять двух сыновей и одну дочь. Старший из них достойно занял мое место, служит в органах внутренних дел и даже меня в звании опередил. Есть чем гордиться.

– Я здесь уже десятый год: было вакантное место, а я искал работу. В возрасте шестидесяти лет ты на работе уже никому особо не нужен, а здесь не отказали. Всего здесь работает 16 человек. Моя работа заключается в поддержании порядка на территории кладбища, в оформлении и организации захоронений и подзахоронений.

Плюсов в этой работе никаких, одни минусы. Сюда же люди приходят с горем и зачастую ведут себя неадекватно по сравнению с тем, как они вели бы себя в обычной ситуации. Вообще-то, самое сложное – это общение с людьми, у которых умерли родственники, а все остальное не сложно. Людям нужно объяснить, рассказать и оформить подзахоронение, если есть возможность. Если нет возможности – отказать. Отказ – это самое тяжелое. Например, человек хочет подхоронить неблизкого родственника, потому что тот так завещал, а по закону – нельзя.

Чтобы здесь работать, нужно обладать терпением. Люди приходят сюда со своими бедами и проблемами и ведут себя, скажем так, несколько расстроенно. Потому что любая смерть, даже та, которую ждешь, все равно неожиданна. Некоторые потом приходят, извиняются, некоторые просто уходят и больше не возвращаются. Жизнь – она и есть жизнь. Об этом может рассказать любой, кто работает с людьми. Это не издержки или особенности профессии.

В среднем на кладбище проходит 12-15 похорон в месяц. Хоронят близких родственников к ранее усопшим – при условии свободного места на участке захоронения либо по решению Мингорисполкома. Мы хороним в существующие могилы: копаем до гроба или до останков, потом присыпаем их, чтобы родственники не видели, и хороним сверху.

Общения здесь хватает. Есть пожилые люди, которые остались одни. Один мужчина или одна женщина, дети у них сами по себе – наверное, не звонят, не приезжают. Сюда они приходят по какому-нибудь делу, что-то спросить, а дальше рассказывают, как, что, чего, почему, – и так минут 20-30 поговорят. Это нечасто, но бывает. Ну, значит, человеку не хватает общения. Он знает, что его не выпроводят, что его будут слушать. Куда еще ему пойти, где его будут слушать? В банк? Не будут. На почту? Не будут. В ЖЭС? Не будут. В расчетно-кассовый? Тоже не будут. Там или очередь, или скажут, что человек пристал.

Здесь бывают экскурсии. Учащиеся, например, изучают какую-то тему и знакомятся с местами захоронения той эпохи или тех людей. Или их просто привозят знакомить со знаменитыми деятелями, с историей. Часто из детской или юношеской спортивной школы хоккеистов приводят показать могилу Салея. Есть еще у нас школьники, студенты и военнослужащие, которые закреплены за определенными памятниками, они приходят их убирать.

Родственники к моей работе на кладбище относятся как к обычной работе. Почему обо мне должны беспокоиться? По-моему, о водителе автобуса или шахтере должны волноваться намного больше. Здесь работа намного безопаснее многих. Я кладбищ ни в детстве не боялся, ни сейчас. Здесь, может быть, даже спокойнее, чем в городском парке, где тебя ночью может непонятно кто встретить. На кладбище ночью тебя никто не встретит. Все боятся смерти, и я ее боюсь. А все остальное не страшно.

Хотя мы сталкивались и с хулиганством, и с воровством. Воруют тут обычно цветы, свежепосаженные туи, цветной металл. Те, кого задержали работники кладбища, понесли ответственность.

Работа здесь меня и мое мировоззрение никак не поменяла. В мои годы влиять уже очень трудно – я давно устоявшийся человек. Понимаете, убеждения, психика, жизненный опыт у всех разные, поэтому на кого-то это может повлиять. Я знаю пример: у нас один поработал год на такой же должности, как у меня, а по истечении контракта ушел. Он сказал: «Я не могу, мне по ночам снится». А мне ничего такого ночами не снится. Нормальное явление, когда человек приходит на работу, думает, что справится, но у него не получается. Так на любой работе может быть. Люди уходят не только с работы на кладбище, но и с других.

Помимо работы я провожу время с внуками и внучками, гуляю с женой, бываю в интернете, читаю книги. Читаю в основном классику. Каких-то особых увлечений у меня скорее нет. Для меня самое главное – жизнь, все хорошее в ней и плохое. Мое самое главное достижение – мне 69 лет, а я живу. Что, по-моему, человек должен успеть сделать до смерти? В общем-то, не я придумал это: «Построить дом, посадить дерево, вырастить сына». Я успел.

А по поводу особого предназначения каждого человека у меня две мысли. Первое: у человека свободная воля, а это значит, что он свободен выбирать все, что пожелает. Второе: очень мало людей, которые нашли себя и занимаются своим делом. Вот это мастера. Остальные – подмастерья и ремесленники. Сейчас проблема поиска себя стала более свободной. Искать предназначение надо, но угадать его трудно. Оно, насколько я понимаю, проявляется в детстве. Если родители заметят, значит, дальше пойдет по-своему, если не заметят, пойдет по пониманию родителей.

Кто-то сказал: «Интересное дело звук – и то, как он доходит. То, что мне говорил отец в 20 лет, я наконец услышал в 40». Поэтому желать, говорить что-то любому поколению – это сотрясать воздух. Оно все равно будет поступать по-своему, как посчитает нужным. Не надо ему мешать, хуже оно не сделает, если оно нормальное и в нормальной стране. Человек, который держал в уме два десятка телефонов и звонил по памяти, держал голове дни рождения близких и друзей, считает глупыми тех, кто сейчас все это хранит в планшете или мобильном. Мне кажется, он неправильно думает.

Если бы люди были глупее, мы бы двигались назад. Но ведь мир движется вперед. Хотя кое в чем и назад: наверное, люди становятся злее, а не добрее. Не знаю почему, у меня такое впечатление создается. Если вы видели хронику, скажем, футбольных матчей начала прошлого века, то заметили, что зрителей от поля отделяла беговая дорожка. И все. Потом их стали отделять милицией, затем сеткой, а теперь к сетке еще и стекло высотой в несколько метров добавили. Меня вот это наталкивает на мысль, что люди становятся злее, агрессивнее. В прошлом веке или в начале того века были банды и остальные преступники, но они не носили такой массовый характер, как сейчас. Никому не приходило в голову овладеть полицейским участком, как было в Ставрополе, и взорвать себя. Так что не знаю, куда движется мир. Это философский вопрос.

Верю ли я, что после смерти что-то есть? Вот вы спрашивали про байки наши. Говорят, что там очень хорошо, так как оттуда никто не вернулся. Вот и все, что я могу сказать, что там после этого есть. А верить или не верить – это дело каждого.