После презентации романа «Озеро Радости» в Гродно писатель Виктор Мартинович рассказал невероятную историю. Один из читателей, присутствовавших на встрече, нашел и перевел неканоническую – но какую красивую! – версию известного рассказа Маркеса.
«Перед началом встречи ко мне подошел со вкусом одетый человек. Сказал, что читает мои романы, следит за моей писаниной и что в знак уважения хотел бы сделать мне необычный подарок».
Оказалось, что собеседник – доцент кафедры фармакологии Владимир Петрович Удовиченко – в 1980-х выписывал кубинскую газету Diario de la juventud cubana, чтобы совершенствовать свой испанский. В ней он прочел рассказ Маркеса «Самолет спящей красавицы». Текст так впечатлил Владимира Петровича, что он сохранил газету. А недавно решил поискать перевод. Но выяснилось, что канонический текст Маркеса, вошедший в собрания сочинений, совсем другой: скорее всего, более поздний, «беллетризованный», с диалогами и множеством деталей.
Владимир Петрович решил сделать собственный перевод той ранней – может быть, более «сырой», зато такой искренней – версии. Этот перевод он и подарил Виктору Мартиновичу. Вот что оказалось в файлике с распечаткой и сканами пожелтевшей кубинской газеты.
Габриэль Гарсиа Маркес
САМОЛЕТ СПЯЩЕЙ КРАСАВИЦЫ
El avión de la Bella Durmiente
Она была прекрасна – гибкая, с нежной кожей цвета хлеба и глазами цвета зеленых миндальных орехов, с гладкими черными волосами до спины и с аурой восточной античности, которая в равной степени могла быть и боливийского, и филиппинского происхождения.
Одета она была с изысканным вкусом: рысиный жакет, шелковая блузка с едва заметными цветками, желтоватые льняные брюки и удлиненные туфли цвета пурпурной бугенвиллеи.
«Это самая красивая женщина, которую я видел в своей жизни», – подумал я, заметив ее в очереди на посадку в самолет, летящий в Нью-Йорк из аэропорта Шарля де Голля в Париже. Я пропустил ее вперед и когда нашел место, указанное в моем билете, то обнаружил ее устраивающейся на соседнем. Почти не дыша, я спросил себя, кому из нас двоих больше не повезло в этой пугающей случайности.
Она устраивалась так, будто собиралась прожить на этом месте долгие годы, раскладывая вещи по своим местам в таком образцовом порядке, что ее место стало похоже на хороший дом, где все под рукой. В это время стюард предложил нам шампанское. Она не захотела и попыталась что-то объяснить на зачаточном французском. Тогда стюард заговорил с ней по-английски, она поблагодарила его с лучезарной улыбкой и попросила стакан воды, а также чтобы ее ни в коем случае не будили во время полета. После этого она открыла лежащий на коленях большой квадратный несессер с углами, окованными медью, как у старушечьих дорожных сундучков, и проглотила две золотистые таблетки, которые выбрала среди множества разноцветных в шкатулке. Она делала все методично и тщательно, как если бы не существовало ничего, чего бы не было предусмотрено ею заранее начиная с рождения. Наконец она выбросила салфетку в угол окошечка, не разуваясь, до пояса накрылась пледом и полусогнувшись, почти в позе плода, спала беспробудно, без вздохов, без малейшего изменения позы пугающих семь часов и еще двенадцать минут, во время которых происходил наш полет в Нью-Йорк.
Я всегда считал, что нет ничего прекраснее в природе, чем прекрасная женщина. Невозможно было сбежать от очарования этого сказочного создания, спящего рядом со мной. Это был такой крепкий сон, что на какое-то время я испугался, что эти две таблетки были приняты не чтобы уснуть, а чтобы умереть. Я многократно, сантиметр за сантиметром, осматривал ее, и единственным признаком жизни, который удалось обнаружить, были тени снов, прохаживающихся по лбу, словно облака, отражающиеся в воде. На шее у нее была цепочка, изготовленная настолько тонко, что почти терялась на золотистой коже, превосходной формы уши не имели отверстий для серег, на левой руке было гладкое кольцо. Так как на вид ей было не более 22 лет, меня утешила мысль, что оно не обручальное, а лишь свидетельство временной и счастливой помолвки. Она не пользовалась никакими духами, ее кожа сама источала тончайший аромат, который не мог быть ничем иным, как естественным ароматом ее красоты. «Ты во сне подобна кораблю в море», – думал я, пытаясь вспомнить полностью незабываемый сонет Херардо Диего.
«Знать, что ты спишь, уверенная, спокойная, источник верный непринужденности, чистые линии, так близко от моих скованных рук». Действительность была до того похожа на сонет, что через полчаса я полностью восстановил его в памяти до самого конца. «Как ужасно рабство островитянина, я мучаюсь без сна, в исступлении, средь скалистых берегов, корабли затеряны средь моря, а ты затеряна во сне».
Однако в течение пяти часов полета я настолько внимательно и с таким безысходным трепетом созерцал спящую красавицу, что неожиданно понял, что мое состояние было не сонетом Херардо Диего, а совсем иным творением мастера современной литературы – «Домом спящих красавиц» японца Ясунари Кавабаты. Мне было нелегко вспомнить этот прекрасный роман, но я, во всяком случае, оторвался от созерцания спящей в самолете красавицы. Несколько лет назад в Париже писатель Ален Жоффруа позвонил мне, чтобы сообщить, что хотел бы представить мне своих гостей – японских писателей. Единственное, что я знал до этого о японской литературе, кроме печальных айкэй для получения степени бакалавра, были некоторые рассказы Юничиро Танизаки, переведенные на испанский. В действительности же все, что я знал точно о японских писателях, – то, что все они рано или поздно кончали жизнь самоубийством. Впервые я услышал о Кавабате, когда в 1968 году ему была присуждена Нобелевская премия, и тогда я попытался прочитать кое-что из его произведений, но они не взволновали меня. Немного позднее он сделал харакири, так же, как в 1946 году после нескольких неудавшихся попыток это совершил известный романист Осану Дазаи. За два года до Кавабаты и тоже после нескольких неудавшихся попыток романист Юкио Мисима, который является, пожалуй, самым известным на Западе, сделал полное харакири после патриотического обращения к солдатам императорской гвардии.
Таким образом, когда мне позвонил Ален Жоффруа, первое, что я вспомнил, – это культ смерти у японских писателей. «С большим удовольствием приеду, – ответил я Алену, – но с условием, что они не покончат с собой». И действительно, они не покончили с собой, мы провели восхитительный вечер, за который я лучше всего осознал именно то, что они все были сумасшедшими. Они были согласны с этим. «Потому-то мы и хотели с тобой познакомиться», – ответили они мне. Под конец они убедили меня, что у японских читателей нет ни малейшего сомнения в том, что я – японец.
Пытаясь понять то, что они хотели мне сказать, я на следующий день пошел в один из специализированных книжных магазинов Парижа и купил книги всех авторов, которые там были: Сюсаку Эндо, Кэндзабуро Оэ, Ясуси Иноуэ, Акутагава Рюноскэ, Масудзи Ибусэ, Осаму Дазаи, и, естественно, Кавабата и Мисима. Почти целый год я не читал ничего, кроме них, и теперь я тоже убежден: японские романы имеют что-то общее с моими. Что-то, что я не могу объяснить, что-то, что я не ощутил в жизни этой страны во время моего единственного визита в Японию, но что лично мне казалось более чем очевидным. Однако единственным произведением, которое мне понравилось как написано, был «Дом спящих красавиц» Кавабаты, в котором рассказывалась история о необычном жилище в предместье Токио, где старые буржуа платили огромные деньги, чтобы насладиться последней любовью в наиболее изысканной форме: провести ночь, созерцая самых красивых девушек города, которые, обнаженные и усыпленные, лежали в этой же кровати. Они не имели права их будить и даже касаться их, но они и не пытались, потому что самым целомудренным удовлетворением этого старческого развлечения была возможность мечтать рядом с ними.
Я пережил подобное рядом со спящей красавицей в самолете, летящем в Нью-Йорк, но оно меня не обрадовало. Напротив, единственным, чего я ждал в последний час полета, было желание, чтобы стюард разбудил ее и я смог вернуть себе свободу и, может быть, даже молодость. Но этого не произошло. Она проснулась лишь тогда, когда самолет приземлился, привела себя в порядок, встала, не взглянув на меня, первой вышла из самолета, затерявшись в толпе навсегда. Я продолжил полет до Мехико, гоня прочь первую тоску по ее красоте, рядом с местом, еще теплым после ее сна, не имея возможности выбросить из головы то, что мне говорили в Париже о моих книгах сумасшедшие писатели. Перед посадкой мне дали иммиграционную карточку, и я заполнил ее с чувством горечи. Профессия: японский писатель. Возраст: 92 года.
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Перевод: V. Vdovichenko. Фото: digitallpost.mx, pixabay.com.
