Минчанка о Минске своего детства: «У нас дома устраивали светский салон»

Светлана Григорьевна Перепелица родилась и выросла в семье, чья история неразрывно связана с Купаловским театром.

– Мой дед был актером Купаловского театра и одновременно работал в театре бухгалтером. Мой отец Григорий Злотников был помощником режиссера тоже в Купаловском и там же познакомился с моей мамой, которая была актрисой и оставила сцену, чтобы растить меня и мою сестру. Я родилась в большом частном доме, который находился в Друкарском переулке, сейчас это вверх по Захарова, а в сквере Симона Боливара до сих пор сохранились фруктовые деревья из большого сада частного сектора. В доме жила наша большая семья – 10 человек: бабушка, дед, мои родители, сестры, дяди и тети.

– Расскажите, пожалуйста, как вы жили до войны?

– Мне было 10 лет, когда началась война. До этого мое детство было очень красивым и радостным. У нас дома родители устраивали настоящий светский салон: к нам в гости по вечерам приходили актеры Купаловского – Ржецкая, Жданович, Владомирский и другие. Я очень хорошо помню эти вечера. Моя бабушка всегда готовила пироги с маком и вареньем, ставила большой самовар. В комнате стоял большой рояль, была красивая старинная мебель. Мои тетушки наряжались в длинные шелковые платья, а гости, которые к нам приходили, надевали театральные костюмы. Моя двоюродная сестра прекрасно играла на рояле, а дядюшки доставали балалайки. Помню, все много танцевали, играли в жмурки.

– А как проходили ваши будни?

– Ходили в школу – сначала я ходила в школу № 4, а уже в 9-м классе перешла в женскую, тогда началось раздельное обучение. Ничего особенного мы не учили, все как обычно – русский, история, география, математика. У нас был огромный фруктовый сад, мы проводили там много времени, сажали деревья, ухаживали за цветами. Кстати, ни у нас, ни у наших соседей огороды не были приняты – в основном у всех были клумбы.

По воскресеньям мы обязательно ходили на утренние спектакли в Купаловский, а еще часто ходили на оперу и балет, потому что брат моей мамы пел в оперном хоре.

В город мы обычно выходили с бабушкой, которая всегда была в шляпке с вуалью, всегда в длинном нарядном платье – хоть у нее не было никакого образования. Помню, как ходили в ГУМ: помню отдел игрушек, там бабушка постоянно одергивала меня: не говори так громко, не трогай руками, это некрасиво – ты же в магазине! Но однажды мне ужасно захотелось куклу Лелю, большую, с настоящими волосами, я расплакалась, и мне ее купили.

Еще бабушка водила нас в церковь, наша семья была религиозной, и, несмотря на запреты, мы всегда праздновали Рождество и Пасху. На Рождество отец тайком ночью приносил к нам домой огромную елку из Купаловского.

– А что было с вами, когда началась война?

– Это было воскресенье. Бабушка была в театре – московский театр, приехавший в Минск на гастроли, давал «Школу злословия». Мама услышала новости по радио. Отец вместе с театром был на гастролях в Одессе, а потом вместе с театром отправился в эвакуацию в Томск. У актеров была бронь, то есть на фронт их не брали и они там работали, ставили спектакли. А вот мои дяди как офицеры оказались на фронте, и в доме не осталось мужчин. Маме пришлось идти работать. «Идти работать» тогда означало идти работать на немцев, поэтому сначала мама продавала все, что можно было продать, возила куда-то в деревню и выменивала на продукты.

А потом уже устроилась работать на хлебозавод. Оттуда можно было выносить какое-то небольшое количество хлеба, иногда мама проносила под хлебом немножко теста, чтобы потом испечь нам хлеб дома. Когда гудела тревога, мы прятались от бомбежек в погреб, считалось, что так можно спастись. В город мы не ходили, потому что это было опасно, да и ходить было особо некуда – все было разрушено.

Хотя среди немцев тоже, наверное, были хорошие люди. Однажды я шла к нашим родственникам с каким-то поручением, около магазина «Океан» меня позвал немец и протянул бутерброды с белым хлебом и медом и конфеты-сосульки. Я испугалась и не хотела брать, а он говорит: «Ешь, киндер, ешь». Я забрала их домой, и мы их съели.

А вот в школу под большим риском ходили – классы были полные. Это было опасно, потому что немцы делали облавы, приезжали в школу и могли увезти весь класс в Германию. Помню, что у нас за печкой мама на всякий случай собирала деньги на наш выкуп. А когда война закончилась, учебу на оккупированной территории нам не засчитали.

– Что было с вашей семьей после войны?

– Когда война закончилась и наш театр вернулся, все стали потихонечку приходить в себя. Правда, салонов больше не устраивали – все как-то, наверное, очень повзрослели за войну. Зато у нас была большая веранда, мы с сестрами сдвигали на ней скамейки и устраивали представления для всех домашних. Был шум-гам и очень весело.

Мы часто ходили в театры, а еще были танцы – бесплатные в парке Горького (правда, вход в сам парк был платный) и платные в Доме офицеров. Танцы проходили по субботам и воскресеньям, я больше любила ходить в Дом офицеров – там играл военный оркестр. Тогда в моду вернулись все старые танцы – падекатр, падеспань, краковяк. Домой я должна была возвращаться к 10 вечера, а когда опаздывала, всегда очень надеялась, что дверь откроет папа, потому что он ни слова не говорил, а мама за опоздание очень ругалась. Мальчики нас провожали, а иногда и не провожали – это уж как повезет с кавалером.

– Как я понимаю, после войны с одеждой в Минске было сложно. А что вы носили?

– В школе у нас была форма, а вот выходное платье у меня было одно. Тогда в зависимости от должности выдавали лимитные карточки, с которыми можно было пойти в магазин, который находился на месте нынешнего торгового дома «На Нямізе». Так, у меня было синее ситцевое платье в голубой горошек и серые туфли на высоком каблуке, наверное, сантиметров пять. Помню, у нас в саду росли розы и всегда, когда я собиралась в театр, бабушка срывала один бутон и прикалывала мне его на это платье – ведь я шла в театр!

Тогда в оперном театре мне довелось услышать Козловского, Александровича, Образцову, Лемешева. Помню, как говорила: пусть хоть на люстре буду, но обязательно хочу послушать Козловского. А в Купаловском на меня тогда огромное впечатление произвела постановка «Ромео и Джульетты» на белорусском языке.

Еще мы с мамой ходили в цирк – он был там же, где и сейчас. Цирк я любила, тем более у нас иногда жили циркачи, потому что они приезжали в разрушенный после войны город и останавливались, где только могли. Так что у нас жили дрессировщики тюленей, гимнасты и акробаты.

– Как дальше сложилась ваша жизнь, стали ли вы связывать свою жизнь с театром?

– Я очень хотела стать актрисой, потому что обожала театр. Но мой отец, несмотря на свою преданность театру, был против: он считал эту профессию слишком свободной и легкомысленной. Поэтому я стала медицинским работником. Но я всю жизнь очень активно участвовала в самодеятельности – писала сценарии, искала костюмы и декорации, играла на сцене. Так что частично мои мечты о театре сбылись.