Отрывок из книги: известный блогер написал роман о Минске 1960-х «Лето из переулка»

Чуть меньше месяца назад в «Кнігарне “Логвінаў”» прошла презентация «романа в рассказах» «Лето из переулка» блогера и акциониста Евгения Липковича. «Лето из переулка» – неожиданно точный, умный и душевный текст о Минске нашего детства: родились вы в столице 50, 40, 30 или 20 лет назад, вы узнаете в этих рассказах себя и друзей, родителей и соседей, свой дворик и окрестности. Каждый рассказ завершает обширная цитата из различных секретных документов советского правительства, что, по мнению автора, помогает подчеркнуть, что где-то параллельно была и совершенно другая жизнь на высоком уровне, с обыденностью не связанная. 

Книгу Липковича сравнивают чуть ли не с О. Генри. По нашему скромному мнению, это скорее новый Моисей Кульбак: место, характеры и интонации схожи. Единственное отличие – время, когда происходят события: «Зелменяне» Кульбака живут в Минске 1920-х, а герои Липковича – в 1960-х.  

С любезного согласия Евгения Липковича CityDog.by публикует рассказы из книги «Лето из переулка» . Интервью с автором можно прочитать тут: «Пока мы – деревня, в которой по недоразумению построили “Кемпински”».

В публикации использованы личные фото автора. Купить книгу можно в «Кнігарне “Логвінаў”» (пр-т Независимости, 37а) за 70 000 рублей.

__________________________________________________________________________

Шлем 

Мне купили доспехи – шлем, короткий меч и щит, все из пластмассы ядовито-красного цвета. На шлеме был выдвижной наносник, который должен был защищать переносицу от ударов потенциального противника. У Сашки Михайловского был шлем голубого цвета более ранней модели и без наносника. 

Шлем оказался мал и на голове не держался. Чтобы растянуть, нагрели воду и опустили его в тазик. Я бегал вокруг и нервничал. Примерял два раза, но он все равно спадал. Наконец, я не выдержал и напялил на голову мокрый.

 – Бабушка, уже есть двенадцать?

 В полдень под старым тополем планировалось «ледовое побоище» с Александром Невским во главе (я) и его первым заместителем Добрыней Никитичем (Сашка). Михайловский страшно переживал из-за роли заместителя, но наносник был только у меня. Мы готовились к битве с немецко-фашистскими псами-рыцарями. Врагов было очень много, до самого горизонта, битва ожидалась до полной победы или, по крайней мере, пока не позовут обедать.

 – Без четверти, – ответила бабушка, и я побежал. Шлем, конечно же, немедленно слетел с головы и закатился в кусты роз. Долг превыше всего, я полез доставать доспехи, ужасно искололся и исцарапался. Но настоящие воины стерпят и не такое!

На улице шлем опять соскочил и оказался у калитки дяди Гриши.

– Будешь царь Давид? – спросил он с крыльца.

Я молча отряхивал шлем от песка, поглядывая в конец переулка. Сашка Михайловский еще не появился, несмотря на то, что времени до сражения оставалось катастрофически мало.

– За наших! – я махнул мечом сплеча и сразил десяток вражеских всадников. Остальные в панике бежали.

– За меня?

Мохнатые брови дяди Гриши взлетели вверх, на лбу образовалась гармошка, как будто смотришь сбоку на стопку толстых блинов, которые пекла бабушка. Я продемонстрировал еще несколько выпадов.

– Молодец, – сказал дядя Гриша, – а хто у вас сегодня Голиаф? Сашка или Мишка?

Налипший песок счистился, я поправил шлем, поднял меч и торжественно запел: «Вставайте, люди русские, на смертный бой, на славный бой!».

Старик уже уткнулся в газету, но замер и удивленно открыл рот. Мне очень нравились его металлические зубы, я мечтал о таких, полагая, что смогу при случае перекусить колючую проволоку и повести атакующих дальше на неприятеля. Он нервно замахал «Советской Белоруссией», загоняя летний воздух прямо в ротовое отверстие, в его прозрачных глазах заблестели рыжие искры. Глаза все росли, и в какой-то момент показалось, что вот-вот выпадут из орбит прямо на ступеньки, но дядя Гриша большими пальцами надавил на глазные яблоки, они стали на место и он снова смог говорить.

– Ты… – начал он, – ты поешь, да? Ты не знаешь, хто такой царь Давид?

Судя по тому, как старик завибрировал, дальше должен был начаться длинный непонятный крик. Но слов было достаточно, впереди ждала великая битва! Я развернулся и, чеканя шаг, а на самом деле просто высоко поднимая ноги в сандаликах, пошел маршем к большому тополю. Старик продолжал что-то темпераментно говорить мне в спину.

– Вставайте, люди русские, на смертный бой, на славный бой!

Через десяток шагов шлем снова упал. Я наклонился и увидел, что позади в вытянутых на коленях застиранных физкультурных штанах прихрамывает дядя Гриша.

– До тебе обращаются или до стенки, а?!

Я сделал маневр и забежал неприятелю в тыл. Дядя Гриша проводил меня взглядом, развернулся и открыл рот, собираясь продолжить нравоучения, но не тут-то было.

– Папа! – Усатая Белла выбежала на порог с пиджаком в руках. – Вы опять?

Дядя Гриша переключился на дочь.

– Хочешь, чтобы тебе услышали в центре Гомеля? – раздраженно ответил он. – Так и поздравляю: в тебе получилось! – он засунул указательный палец в ухо. – В их тоже лопнули барабанные перапонки!

Усатая Белла, не обращая внимания на гневную тираду, уточкой засеменила в нашу сторону.

– Доктор вчера сказал, что вам не можно простудиться, – сказала она, заботливо набрасывая пиджак на отцовские плечи, покрытые седыми волосами.

Дядя Гриша дернулся, и Усатая Белла еле успела подхватить пиджак почти у самой земли.

– Я все до Фимы напишу, – обиделась она, – чтоб он про вас знал, чем отец родную дочь до могилы сводит живьем!

Дядя Гриша метнул из-под мохнатых бровей молнию и все равно пиджак не надел. Белла еще говорила, но он не слушал, повернулся ко мне и принялся отчаянно вспоминать, что собрался сказать. Блины на лбу то появлялись, то разглаживались, брови становились дыбом, то убегали под самый козырек белой парусиновой кепки, то надвигались на глаза. В какой-то момент показалось, что старик махнет на все рукой и вернется на крыльцо к вечной газете, но он неожиданно спросил:

– Ты трус?

Я оторопел. Конечно, я не был трусом. Я не любил оставаться один дома, чуть-чуть боялся темноты, но это не считалось, потому что темноты боялись все. Даже Сашка Михайловский признался, что ему казалось, будто из темноты кто-то смотрит и может наброситься. Я не боялся больших жуков; уколов, хоть и орал для проформы; ведьмаков, про которых рассказывала Наташка Боровская; не боялся шмелей, несмотря на то, что нога распухла после укуса; не боялся земляных червяков, одного на глазах у изумленной мамы засунул в рот, и он оказался невкусный (я выплюнул, а маму чуть не вырвало); не боялся даже Рыжей, которая жила где-то в развалинах далеко за кинотеатром и носила куклу с дырками вместо глаз.

Я никого не боялся. Ничего и никого!

Я снова обогнул дядю Гришу и гордо зашагал к старому тополю. Впечатление портил только шлем, который пришлось нести под мышкой.

Один раз все-таки не выдержал и обернулся. Дядя Гриша махал руками на Усатую Беллу: «Ен не хочит знать своих царов!» Она упорно держала пиджак на вытянутых руках и стоически переносила все его наскоки.

На крыльце Наташкиного дома появилась бабушка Тереза. Она вынесла миску с бураками и собралась их чистить. Я высоко поднял над головой красный меч.

Бурак выпал из ее рук и скатился вниз по ступенькам. Бабушка Тереза несколько раз мелко перекрестилась, изрезанные вертикальными морщинами бескровные губы испуганно зашептали: «Святая Тройца, адзіны Божа, змілуйся над намі. Святая Марыя, маліся за нас».

– Вставайте, люди русские, на смертный бой, на славный бой!

На заборе сидели коты, в пыли копошились куры, Тюлик не спал, а сидел перед будкой и остервенело чесался.

Возле старого тополя никого не было: Сашку Михайловского увезли в больницу с подозрением на аппендицит.

__________________________________________________________________________ 

Нам известно утверждение, что соглашение о ядерных испытаниях, каким бы ценным и желательным оно ни было, особенно в отношении испытаний в атмосфере, само по себе не явится решающим вкладом в дело мира и безопасности во всем мире. У нас с вами есть, конечно, и другие вопросы, которые также имеют большое значение, но вопрос о ядерных испытаниях представляется таким вопросом, по которому в настоящее время возможно достижение договоренности. Сам факт соглашения по одному вопросу будет неизбежно содействовать установлению доверия и таким образом способствовать достижению урегулирования по другим вопросам. Кроме того, мы несомненно смогли бы быстро перейти к конкретному и плодотворному обсуждению вопроса о нераспространении ядерной мощи, ведущему к соглашению по данной проблеме. Такое соглашение, если бы оно было в достаточной мере поддержано другими странами, вполне могло бы, как нам представляется, оказать значительное влияние на состояние напряженности, существующее в мире в настоящее время. Если бы оказалось возможным быстро перейти к соглашению о ядерном оружии и увеличении числа государств, обладающих ядерным потенциалом, то мог бы быть открыт путь к достижению более широких соглашений. 

(Послание Президента США Джона Ф. Кеннеди Председателю Совета Министров СССР Н.С. Хрущеву о заключении соглашения по вопросам запрещения испытаний ядерного оружия. 1963 г.)

 __________________________________________________________________________

 Первый прыжок

Переулок совсем маленький: пять домов, три барака. Отдельные дома видятся не как реалистические изображения с пожелтевшими от неумолимого времени, иногда обуглившимися краями, а как работы импрессионистов, с густыми быстрыми мазками, размытыми изображениями, восхитительной игрой красок и загадочными улыбками. Воображение возвращает на место стершиеся детали, и в торце переулка, прямо перед деревянным темно-оранжевым, даже скорее ржавым бараком, где жили семьи Римки Верхолевской, Сашки Михайловского и Мишки Ковалева, вырастает невероятной высоты тополь, устилающий окрестности толстым слоем белого пуха. Высоко-высоко в синем небе его ветки разгоняют белых барашков, не давая им сбиться в отары и пролиться дождем. Возле дома Таньки Авакумовой стоит новенький грузовик темно-зеленого цвета с большими черными колесами и зубром на капоте. На МАЗе шоферит новый знакомый Танькиной мамы – тети Кати. Он ходит в кирзовых сапогах, в которые заправлены традиционные серые брюки, носит кепку и курит. На левой руке у него синим выведено «Виктор». Танька говорить о нем не желает, в ответ на все вопросы бледнеет, кусает губки и отворачивается. Меня с Сашкой он не замечает и торопливо взбегает по скрипучим, стонущим под кирзачами ступенькам крыльца. Затормозив перед входной дверью, делает пару торопливых жадных затяжек, выпуская сизые облака горького дыма, и стреляет окурком «Примы» далеко-далеко в огород. Мы вместе с котами на заборе восхищенно следим за глиссадой. Окурок чуть-чуть не долетает до края участка и исчезает, приземлившись в дальних лопухах. 

Виктор сжимает в кулаке кепку и требовательно стучит в дверь. Тетя Катя, появившись в проеме, вешается ему на шею прямо через порог и что-то весело мурлычет на ухо. Он обнимает ее за упругую талию, драпированную небесного цвета платьем, и они в танце вплывают в дом. Тетя Катя снова выглядывает через минуту и на ходу стаскивает голубой платок в крупный белый горох. Ее голова утыкана огромными фиолетовыми бигуди, превращающими обыкновенную хохотушку-чертежницу в элегантную блондинку, которая загадочно держит чашку кирпичного чая, неизменно отставив мизинец. Она быстро стреляет слегка озабоченными глазами по сторонам и захлопывает дверь. 

На улице остаемся я, Сашка Михайловский, Танька Авакумова, которая демонстративно повернулась спиной к матери, ленивые коты, куры, специально испачканные черными, фиолетовыми и красными чернилами, чтобы можно было отличить, где чьи, и важные, но глупые и скандальные индюки. От МАЗа веет теплом двигателя и сладко пахнет бензином. 

Танька стоит, закрыв лицо руками. Мы дразним ее, она отбивается от наших наскоков, прекращает плакать и убегает. Светлое розовое платьице несется между грядками, мелькает среди яблонь и дальше-дальше к самому забору. Вот она что-то ищет в лопухах, ее голова то исчезает, то всплывает среди огромных зеленых волн. Танька возвращается, сгибаясь под тяжестью чего-то большого, краснея от натуги, но не отпускает. 

Нелепо выбрасывая ноги, она выбегает, держа в руках большой серый камень, добегает до МАЗа и бросает камень под колесо. Садится на корточки и укладывает его ровно по центру шины. 

Мы с Сашкой переглядываемся. Ура! 

Вот мы уже трое с разбега ныряем в океан лопухов, где совсем тихо и почти темно, распугиваем зазевавшихся блестящих черных жуков, длинных дождевых червей и жирных светлых личинок и на самом дне выхватываем булыжники, собранные сюда по всему Танькиному огороду. 

Горы камней под всеми колесами МАЗа растут, коты, нахохлившись, спят на заборе, куры роются в тополином пуху, индюки сплетничают между собой, подозрительно поглядывая в нашу сторону. 

Еще два заплыва, Танька объявляет, что достаточно, и мы удаляемся во владения Тюлика, который, увидев нас, начинает приветственно чесаться. 

Мы долго считаем облака, похожие то на драконов, то на старух без носа, то на паровозы, то на чайники. Наблюдаем за дядей Гришей, который на своем табурете героически борется со сном, но, предсказуемо проигрывая Морфею, опускает массивную седую голову на грудь. Газета выпадает из разжатых пальцев, а ветерок, озорничая, сносит листы со ступенек на землю. Бежим к синей водонапорной колонке, обливаемся с ног до головы, но все-таки приносим Тюлику свежей воды. Сохнем под ярким июльским солнцем. Наконец ждать надоедает, и я предлагаю попрыгать с крыши сарая. Возле него гора чернозема, и приземляться совсем мягко и даже приятно. 

Я уже встаю, но в этот момент дверь Танькиного дома со стуком отворяется, по скрипучим ступенькам сбегает Виктор, а следом выглядывает растрепанная тетя Катя, протягивая забытую кепку. Он возвращается, нахлобучивает ее и, уже не оглядываясь, бежит к грузовику. Мы напряженно смотрим, как открывается дверь кабины, как он ловко, в одно движение, запрыгивает внутрь и садится за большой черный руль. Ключ в замке зажигания поворачивается, двигатель набирает обороты, грузовик рычит, трогается, взлетает на приготовленных камнях и со звоном, стуком, хрустом, громом, визгом тяжело рушится наземь, поднимая тучу тополиного пуха. 

Мы летим со всех ног к сараю и не видим, как из кабины МАЗа выходит оторопелый Виктор и обходит машину, удивленно заглядывая под кузов. Он вытирает с подбородка налипающий тополиный пух, непонимающе смотрит на разбросанные камни и, чертыхаясь, стучит сапогом по большим черным колесам. 

Первый раз с нами готовится прыгать Танька. Она стоит на самом краешке крыши, покрытой черным толем, и счастливо улыбается. 

__________________________________________________________________________

Сегодня же опубликован доклад о результатах работы специального подкомитета палаты представителей США по делам вооруженных сил. Доклад призывает к проведению «более реалистической политики» в отношении советских рыболовных траулеров, находящихся у восточного побережья США. Подчеркивая необходимость рассматривать эти суда не просто как рыболовные, а как «потенциальные средства для сбора военной информации различными способами, включая использование электроники». В докладе содержится призыв к тому, чтобы пограничная охрана начала, в частности в районе Флориды, ежедневное патрулирование по воздуху и на воде для постоянного наблюдения за деятельностью советских судов, привлекая в этих целях также и частные, и коммерческие американские суда. Всего в Северной Атлантике, по утверждению авторов доклада, находится около 400 советских траулеров, часть из которых базируется на Кубе. В докладе вместе с тем по существу признается, что американские власти не имеют каких-либо юридических оснований возражать против ловли рыбы в международных водах, которые по американскому же законодательству начинаются в трех милях от берега США. Доклад требует усиления мер против «возможных нарушений» территориальных вод советскими судами, а также выработки «единой политики», которая позволила бы береговой охране предпринимать немедленнные действия против судов, оборудованных «шпионскими средствами». 

(Шифртелеграмма посла СССР в США А.Ф. Добрынина из Вашингтона о советских судах, ведущих добычу рыбы вблизи американского восточного побережья. 1963 г.)