Насчет действий волонтеров стихийного лагеря на Окрестина было много споров и прямо-таки противоположных мнений. Координаторы лагеря сами написали нам с просьбой объясниться – и мы сразу же позвонили одному из них.
АНДРЕЙ
координатор работы волонтеров
Во время разговора наш собеседник то и дело переключается на других волонтеров и какие-то оргвопросы: лагерь на Окрестина пакует вещи. «Я сейчас отойду от генератора, он гудит, плохо слышно», – говорит Андрей. В мирное время он занимается логистикой, а сейчас координирует работу волонтеров.
– Так что, лагерь сворачивается?
– Лагерь не сворачивается – лагерь уменьшается. Основную массу задержанных выпустили. На дверях двух заведений есть списки людей, которые еще там.
Списки на 19 августа.
Уже третий день выдаются вещи. Когда было человек четыреста, был большой лагерь, вещи выдавали круглосуточно. Сейчас выдача работает по дневному графику, хоть они и готовы пускать нас и ночью, но людей нет – не очереди по 50 человек, а десятки.
Мы оставляем здесь небольшую кухню, генератор, навес и дежурного на ночь – чтобы это все сохранилось, волонтеры придут утром и будут работать.
Как наладилась работа лагеря: «Люди стихийно брали ответственность»
Первой нуждой было узнать, кто там. Тут было много близких – мы заботились о них и о тех, кто помогал эту информацию собирать.
Вторая нужда – когда люди выходили: медпомощь, психологическая помощь, юридическая помощь. Для людей, которые тут ждали круглосуточно, было организовано питание и место, где можно было отдохнуть.
Третья нужда – это забрать свои вещи. Люди, которые только вышли из-под пресса, после того как их задерживали, как с ними обращались в автозаке и РОВД, просто боятся туда заходить. Поэтому внутри работают волонтеры, которые помогают найти вещи. В большинстве своем люди все находят. А те, кто не находит, отправляются к адвокатам: заявления, справки и так далее.
У людей была разная ответственность. Они ее брали стихийно, потому что была нужда. Был слух, что люди туда заходят и их не выпускают. Волонтеры встали на входе и записывали каждого, кто заходит и выходит. Когда какие-то нужды отпадают, инициативы сворачиваются и волонтеры начинают заниматься другим делом.
Сюда привезли очень много вещей. Люди хотели проявить свое сердце, помочь – жертвовали очень много. Чтобы ничего из этого не пропало, были волонтеры, которые следили за вещами. Есть опись, сколько чего мы отдали благотворительным организациям, в том числе Красному Кресту.
Противостояние волонтеров и протестующих: что было, когда толпа пошла к Окрестина?
– Был обычный день, лагерь работал в полном масштабе – больше сотни волонтеров: около тридцати адвокатов, тридцати психологов, на кухне человек десять, волонтеры, которые ходили туда с людьми, работали внутри. Плюс сочувствующие.
Как я понял, был призыв в интернете – идти к заведениям, где содержатся политзаключенные. Как только пошел слух, что демонстранты идут сюда, многие волонтеры разошлись по окрестностям, чтобы просить митингующих не подходить, не нарушать процессы: внутри все еще шла работа по выдаче вещей, в лагере шла работа психологов, юристов.
Мы неоднократно просили в интернете: не приходите ночью. Мы будем рядом с вами и будем только счастливы, что наконец-то сможем быть вместе с теми, кто за перемены. Но днем никто не пришел. И это был самый главный вопрос: почему ночью?
– Понятно, почему демонстранты шли на Окрестина: все доведены до края свидетельствами пыток. Мы только можем предполагать, но, кажется, работа лагеря тоже повлияла на улучшение условий для заключенных. Как происходила коммуникация с руководством ЦИП и ИВС на Окрестина?
– Это все было очень случайно. Я думаю, что основной перелом произошел, когда людей начали выпускать, а волонтеры оказывали им помощь. Нашу работу сочли эффективной. Мы постоянно ходили спрашивать: «Скажите, кто там остался?» Приходят люди: «Мне надо отнести передачу», «Мне надо узнать, где мой сын (отец, муж)».
Ты постучал – сказал, постучал – сказал. Двери открылись. Лицо примелькалось: «А пустите наших волонтеров, пускай они помогут разобрать вещи, помогут с выдачей».
В вечер, когда сюда пошли некоторые демонстранты, с Окрестина нас никто не выгонял. Мне позвонили из руководства, спросили: «Андрей, сколько вас? Где вы? Вы можете отойти как можно дальше?» Я говорю: «А как мы бросим все?»
Когда митингующие подошли совсем близко, они прекратили работу. И все, мы остались здесь. Пропустили журналистов. Просили их не фотографировать волонтеров.
Некоторые говорили в интернете, что к нам стали относиться негативно, что мы не помогаем, а наоборот. Но все обошлось: демонстранты пришли, помитинговали, было не очень много людей. Никто здесь не оцеплял ничего – не было ни милиции, ни ОМОНа.
Что думают волонтеры, когда видят искалеченных людей: «Это больно. У меня до сих пор не укладывается в голове, в чем идея так избивать людей»
– Что было в ту ночь, когда только начали выпускать людей?
– Я был тут часов до 22-23. Примерно в это время нам сказали, что сегодня уже никого выпускать не будут. Очевидно, хотели, чтобы мы этого не увидели. Я уехал, но остался лагерь. И некоторые тоже стали расходиться.
А потом вдруг резко стали выпускать людей – по 10, 15, 20 человек. Родители одного парня нашли мой номер в интернете, позвонили: «Андрей, мы знаем, что вы там. У нас сын, Завадский, вот фотография: пожалуйста, посмотрите, покричите. Мы уже едем». То ли из Гродно, то ли из Могилева они ехали. Где-то в районе двух ночи я встал и поехал сюда: был с трех и до утра.
– И что ты чувствовал в эти ночи?
– Это было больно. Я мысленно возвращаюсь туда, и у меня мурашки по коже. Это было реально ужасно, у меня до сих пор не укладывается в голове, в чем идея так избивать людей. Разбить глаз, переломать руки, отбить ребра, выписать синим от лопаток до икр. Ни одного островка, все синее. Это вызывает большие вопросы к тем, кто решил таким образом успокоить справедливый гнев и протест народа.
Такой расползающийся негативный эффект у меня не направлен на Окрестина – многих так сильно избивали при заборе в автозаки и приеме в РОВД. Здесь тоже были серьезные перегибы, но, когда задержанных привозили сюда, сразу приезжали «скорые» одна за одной. Машину привезли – пять-семь машин скорых.
– Люди, которые первыми приехали сюда искать своих друзей и близких, стояли под воротами и слышали звуки пыток…
– Меня тогда не было, но я сегодня проходил мимо и понимаю: вот он, двор, сразу за воротами. Если бы я здесь был, я бы тоже их слышал. О тех моментах все говорили, что был совершенно невообразимый ор, просто нечеловеческий.
– Как вообще получилось, что ты начал заниматься лагерем?
– Случайно. Как и все люди, которые тут собрались, я приехал добровольно. Увидел, где нужна помощь, и стал закрывать те места, где была нужда, но не было людей: где-то воды поднести, где-то ленты переклеить или помочь сорганизоваться в очереди.
Вышли списки людей, которые там, которых везут, – их нужно зачитать. Когда уже стали массово выпускать людей, остался встречать.
По большому счету, я не могу оказывать ни психологическую помощь, ни медицинскую – я мог оказать только организационную. Часть из нее – это работа с водителями, которые развозили людей.
Помогал, как мог. Налаживал взаимодействие с работниками ЦИП и ИВС на Окрестина, чтобы как-то повлиять на выпуск людей, на время их содержания, на выдачу вещей – все постепенно.
У всех у нас есть сердце. Когда мы видим страдание и боль – не только близких, но и фактически чужих – рядом стоящих, то любой здоровый умом и сердцем человек оказал бы такую же помощь. Таких было тысячи, и я этому свидетель. И в этом плане наша страна просто удивительная.
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото и видео: личный архив героя.