«Тут по-прежнему опасно ходить». Минчанин 4 года жил за границей, приехал в Минск на две недели – и после написал этот текст. Почитайте, вам точно (не) понравится

«Как прошли границу, пассажиры зачирикали с облегчением»

Так начинаются мои записки о поездке в Беларусь.

Все четыре часа от Варшавы до пограничного перехода в Тересполе в автобусе было тихо. После двух часов на границе, как вернулись в автобус, по салону пробежал сквозняк – смешки, вздохи, кашель. Молчаливый сосед справа, похожий на Морячка Папая (у него не было верхних зубов и провалилась губа), вдруг сказал мне: «Еду домой. Они без меня там всё съедят».

На границе всё было иначе: испуганные старики с сумками, в руках бумажки в пластиковых файлах, падают, рассыпаются. Женщина командует мужем: «Леша туда, Леша сюда», – сам Леша в ступоре. В конце она прибегает обратно к будке паспортного контроля и просит пустить назад: Леша потерял свой кнопочный телефон. Около открытого окна пограничник интимно толкует женщине, что с такими документами он ее в Беларусь не пустит и нужно было оформлять некое разрешение еще полгода назад. Лицо у него постное, как у мученика на картине. На контрольном пункте, впрочем, атмосфера полного безразличия. Никакого рвения, даже обычного раздражения не слышно, разве что закатывает глаза человек у экрана рентгеновского аппарата.

Первую «Ладу Весту» я увидел в Барановичах. Первый деревянный дом в городской черте. Привет, родина.

Трава аккуратно скошена вдоль шоссе. На полях лежат упакованные в пластик рулоны сена и соломы. Кое-где из сена построили замки, дворцы и сценки из сельской жизни, рядом с башнями из сена – чучела селян в свитках, сарафанах и лаптях. Это «Дожинки-2025», я успел забыть об этом празднике. Раньше к Дожинкам даже выпускали лимитированные партии игристых вин, теперь проводят конкурсы соломенного зодчества. «Состоялась торжественная передача снопа», – это гугл начал слать мне местные новости.

На въезде в Минск огромные, непривычные бетонные небоскребы на тысячи квартир. Билборды рекламируют службу во внутренних войсках и защиту закона. «Не поддавайтесь влиянию радикальных телеграм-каналов!» – это что-то новое. А вот нарисован подросток в наушниках: «Чтоб дорогу перейти, должен шум услышать ты!» Снимайте, значит, наушники, переходя дорогу. Не затупился креативный карандаш у беларуского государства. Вся наглядная агитация слегка выгорела, словно ей пора в отпуск.

Минск вечером воскресенья полупустой. На фоне широких тротуаров это хорошо видно.

С утра ловлю себя на мысли: нужно найти обменный пункт с самым выгодным курсом. Обмен валюты для беларуса вещь инстинктивная, управляется рептильным мозгом. Сколько я потеряю, поменяв сто евро по плохому курсу? Ну, два рубля, или шестьдесят евроцентов, но инстинкт не обманешь. «Не будь лохом, – шепчет он, – это же почти билет в метро».

Сразу заметно, что город разваливается. Трамваи «Белкоммунмаш» и автобусы «МАЗ» и новыми были паршивого качества, а спустя десять лет превращаются в пыточные на колесах. Трясет, не дай бог сесть в конце салона, можно лишиться зубов. Трамваи ходят медленно, похоже, боятся сойти с рельсов или развалить полотно.

Остановки поставлены так, что делаешь много пересадок или много ходишь пешком. Выходят огромные концы: за две недели в Минске я уничтожил новую пару кроссовок, вернулся – сразу выкинул. Очень утомляют подземные переходы, они везде: родина хочет, чтобы я больше времени проводил под землей. Минск двадцать первого века построен из самых дешевых материалов, очень заметно по сравнению с Берлином. Фасады, облицованные пластиковыми и металлическими панелями, ветшают.

В щели набивается пыль и почва с клумб, бордюрный камень трескается, лестницы вытоптаны. Вернулось забытое ощущение грязных рук через пару часов в городе. Хочется вымыть, но непонятно где.

В Минске по-прежнему опасно ходить не глядя под ноги: тротуарная плитка лежит волной. Попадаются иезуитские лестницы с разной шириной ступеней. Зазеваешься – обязательно упадешь. В Минске, как в японской тюрьме, смотреть можно только под ноги, глаза поднимать нельзя. Видны тщетные усилия по ремонту: что-то подкрашивают, штукатурят, но денег на это явно недостает. Зато возникло мощное парковое движение: газоны идеальны, на откосах развязок разбиты клумбы в английском стиле, кусты подстрижены. «Минскзеленстрой» отстаивает честь города в одиночку.

Все больше китайцев в резиновых тапках. Много подростков и стариков около семидесяти. Похоже, школы вернулись к дресс-коду, везде молодежь, одетая «белый верх – черный низ», словно город завоевали сороки.

Заметно, что из Минска пропали люди в возрасте от тридцати до пятидесяти. В Берлине они постоянно на виду: хорошо одеты, сидят в ресторанах, занимаются спортом. В Минске в этой возрастной группе только маргиналы. Пьющие, дегенеративные, запущенные. Друзья объясняют, что многие работают из дома; верится с трудом. Думаю, Минск как столица протестов двадцатого года пострадал от эмиграции больше всего. Отсюда уехал почти весь активный класс, если верить глазам.

Отвык от того, что беларусы решают конфликты насилием. Оно, как реликтовое излучение, незаметно пронизывает город. Девушка ругается с водителем маршрутки, не остановился в нужном месте. Мужчина закрыл форточку в вагоне без спроса, на него орут. Мужчина пришел в букинист узнать, как продаются его книги, – скандалит с продавщицей: вы мои книги ставите в темные углы. В театре кого-то посадили перед женщиной на дополнительный стул, препираются вполголоса, спектакль-то идет.

В конце концов я сам попадаю в эту ловушку, покупая билеты на поезд: в очередь пускают инвалида, потом другого, затем женщина договаривается, чтобы кто-то передо мной купил ей плацкарт до Бобруйска. Приходит дама с мешком мелочи, сует его прямо в окошко кассирше: семьдесят рублей, мужской! Это выручка туалета. Билеты печатают со скоростью слизня. Когда меня просят пропустить женщину, ей срочно нужно в Гомель, я громко возмущаюсь. Дама из Гомеля вонзает указательный палец в потолок и говорит мне: а бог все видит!

С третьей попытки понимаю, что западные и украинские медиастраницы не загрузятся никогда, доступ закрыт. У меня не берут на обмен купюру с оторванным уголком. После четвертого банкомата доходит, что с пластиковой карточки мне наличных не видать. Деньги вроде есть – но их нет. Расслабился, развесил губы, взял мало налички.

Меня в странном джинсовом комбинезоне разглядывают как жирафа. Особенно смешно выходит в одном из полумертвых торговых центров. Сканируют трое продавщиц одновременно, хотят понять, что за хрен, но я не попадаю ни в один стандарт. «Чего вы смеетесь?» – спрашивает хозяйка парфюмерной лавки. «Отвык, – говорю, – за три года, забыл, как тут друг друга рассматривают».

Минск – город тысячи аптек. В отличие от Европы, без рецепта продадут даже антибиотик. Купил красивый флакон йода на спирту.

В любом учреждении перерывы: касса, паспортный стол, бензозаправочная станция, банк. Печатают тонны отчетов, квитанций и справок, даже если продают проездной. Иногда на трескучих матричных принтерах. Бумажки, бумажки.

Неделю спустя думаю: не будь друзей, чем бы я тут занимался?

Девушка ловит упавший с головы волос, сворачивает его в кольцо и прячет в карман сумки. Другая в ресторане «Лидо» рассказывает собеседнику: «Вы знаете, что Вторая мировая война была выиграна благодаря иконе Богоматери? Ее провезли вдоль линии фронта, и наступил перелом. Это придумала матронушка московская». А мы тут о демократии и либерализме.

Друзья переезжают во внутреннюю миграцию. Многие купили дома за городом и проводят там всё больше времени. Думаю, кроме нормальной тяги к земле есть желание хоть что-то контролировать в стране, где невозможно повлиять на свои жизнь и судьбу. Здесь лайк не поставишь, не рискуя попасть в тюрьму. Я слушал друзей, чувствуя себя на сельской ярмарке: у одного кроты, у другого бобры, дороги говно, сосед не выпалывает свои одуванчики.

Вообще, темы бесед в Беларуси не меняются годами: покупка, строительство и ремонт жилья, покупка и ремонт автомобиля. Добавился выезд за границу, кто в какое посольство подавал документы на шенген, каковы шансы получить. Итальянское посольство устроило акцию «виза без предварительной записи», двести человек подали заявки. Никто не спешит в Египет и Краснодарский край.

Пароль: а ты вообще зачем приехал?

Отзыв: а ты как думаешь?

Все смеются, это секрет Полишинеля. Паспорт менять, конечно.

В отделе миграции биометрический аппарат и цифровое фото, настроенное, чтобы ты выглядел как труп. Пробую трижды, лучше не становится. Видно, так и задумано. В приемном зале духота, бодрый мужчина с поломанными ушами говорит: надо окно открыть! Пожилая дама торопливо возражает: не нужно ничего открывать!

Сотрудница паспортного стола спрашивает: ускорять будете? Буду, отвечаю. Плачу сто пятьдесят евро, по самой дорогой и срочной схеме. Получите смс по готовности, говорит. Смс приходит только одно, на ID-карточку, про паспорт ни звука. Через пять дней начинаю нервничать и иду туда лично. Деревянная женщина постоянно говорит «мы»: подписываем здесь, заполняем форму, указываем дату. А паспорта готовы? Готовы еще с пятницы, отвечает. А почему смс не пришло? А вы за него не заплатили. Видно, ста пятидесяти евро им на смс не хватило. Ламинированное фото моих трупных пятен выглядит дико в новом сияющем паспорте.

Люди везут на ручных тележках силикатные мешки с хламом. Дачники в электричке обсуждают, кто кому оставил квартиру в наследство. Парадокс Беларуси в том, что даже вот этот безумный на вид дед в тапках на босую ногу, скорее всего, домовладелец. Бездомных на улицах нет. Друг с опытом политической отсидки открывает секрет: все бомжи в тюрьмах. Им дают сроки, выпускают и арестовывают снова. Используют, как гибридное оружие: садят в камеры с политическими узниками, как автомобильные вонючки. Чтобы те не расслаблялись.

Отовсюду торчат государственные флаги. Из каждой дыры, на каждом здании в центре. Иногда флагам придают дополнительные ребра жесткости, чтобы не сворачивались. Власть метит территорию.

17 сентября отмечают День народного единства. В транспорте гремит: «Минск – это уникальный имидж! Город, построенный руками его тружеников! Минск – это многовековая история!» Я вдруг понимаю, что это напоминает. Минск читает речь на собственной панихиде. О покойнике – только хорошее.

К концу второй недели мне уже душно. Страна победила внутренних врагов: где раньше стояли сторожа и шныряли м*нты – пусто. Никто ничего не охраняет, безразличие и апатия. Ощущение фальши и подделки повсюду, не жизнь, а имитация. Магазины набиты никому не нужной дрянью беларуского производства. Пора назад, к бомжам, безработным и извращенцам.