Как любить родину: 5 нон-фикшн-книг о белорусах

Даже самым нелюбознательным людям, изучавшим в школе белорусскую литературу, иногда становится интересно, как выглядели белорусы, ни с чем не боровшиеся и никуда не призывавшие народ. Философ Николай Лосский оставил о жизни такого человека, себя, воспоминания.

Его предки вроде бы в ХVII веке приехали из Польши в Витебскую губернию, но никаких свидетельств этого не сохранилось, и Лосские, как какие-нибудь Луцевичи в губернии Минской, дворянами не считались. Дед Николая был униатским священиком, отец – лесничим, а потом становым приставом и, как и Доминик Луцевич, рано умер. Умерли рано и двое братьев Лосского, сам он по пустяшному делу был исключен из старших классов гимназии с волчьим билетом. Как и молодой Иван Луцевич, Лосский много скитался (впрочем, его скитания проходили с куда более живописным задником из Швейцарии, юга Франции и Алжира), а затем уехал учиться в Петербург и там, как и Луцевич, осел. Все это пожилой уже философ описывает кропотливо и тщательно, так же тщательно он разъясняет каждый следующий поворот своей судьбы – научная деятельность, революция, эмиграция. За его неспешным слогом виднеется какая-то совершенно незнакомая, давно и напрочь забытая жизнь, отчего «Воспоминания» читаются даже не как исторический роман, а будто странная утопия.

Поляк Вацлав Сольский, сын богатого врача и с гимназической скамьи активный участник польских социалистических кружков, в 1917 году волей случая оказался в Минске и был свидетелем и участником всех политических событий в городе вплоть до прихода немецких войск. Много лет спустя, уже, кажется, отказавшись от тогдашних убеждений, он оставил вот эти воспоминания – когда почти все остальные участники уже были мертвы и большей частью умерли не своей смертью. Сольский много разбирает мемуары своих бывших товарищей и в основном крайне убедительно их разносит – квадратные колеса истории революции в Беларуси в изложении Сольского обретают правдоподобную форму и легко везут внимательного читателя на смежные исторические темы.

Но ценность книги даже не в этом: Сольский, в первую очередь, оказывается превосходным автором, его воспоминания похожи своей густой, усыпанной интересными фактами, наблюдениями и мыслями, структурой на бунинские «Окаянные дни» (только как бы наоборот – с точки зрения революционера), а сухим минималистичным слогом – на современных описываемым событиям модернистов вроде Леонида Добычина.

Среди многих вещей, на которые Зенон Позняк открыл белорусской интеллигенции глаза, белорусская эмиграция занимает явно не самое важное место, а жаль. Книга-интервью про уехавшего вместе с немцами из страны, да так никогда и не вернувшегося белоруса – одна из лучших вещей, написанных на белорусском языке. Шукелойц провел детство в Западной Беларуси, потом учился в Вильнюсе, где среди лидеров белорусской общины был дед Позняка, в войну работал в оккупационной администрации в Минске – то есть лично присутствовал во всех темных пятнах отечественной истории, лично все видел, хорошо все запомнил, чтобы потом всем рассказать. Собственно, слишком сильное желание высказаться (обоих, как ни странно, участников разговора) – единственная, да и не очень серьезная, проблема книги. Наполненная интересными людьми и событиями жизнь в незнакомой, как правило, читателю стране и часто лишь в приблизительно понятную эпоху иногда становится похожа на мелькающую и ни во что не складывающуюся карусель. Хотя кто знает, может, такая жизнь иначе и не может выглядеть.

Формально этот маленький сборник коротеньких рассказов – никакой не нон-фикшн. Но слово «формально» тут не просто так: разрозненные воспоминания о Дзержинске 60-х годов Глобус поочередно обустраивает на все возможные в прозе лады, выписывает в самых странных ракурсах, как художник на этюдах. В основании это советская деревенская проза: глобусовские ушлые пенсионеры и растерянная молодежь могли бы появиться в лучших рассказах Шукшина. Следующим слоем идет знакомый нам по фильмам Кустурицы уютный магический реализм. Потом в ход идут выкрутасы со временем повествования, прыжками между героями на пространстве носового платка, чтобы закончиться фактическим началом книги и рождением автора.

Несоразмерность затраченных усилий предмету изложения – все-таки деревенский быт не самая разнообразная вещь на свете, тем более увиденный вскользь, – создает парадоксальную иллюзию спокойствия и неизменности жизненного уклада. Еще парадоксальнее, что в помешанной на мужике белорусской литературе такого эффекта смог добиться чуть не единственный горожанин и вообще эстет.

Сергей Дубовец – известный журналист и писатель, один из виднейших представителей поколения белорусской интеллигенции, выдвинувшегося в 80-х годах. Мастерская из заглавия – это песенно-театральный кружок, объединявший в начале 80-х несколько десятков студентов для, собственно, пения и любительских театральных постановок. Чудо из заглавия – это то, что кружок фактически превратился в то, что в западных университетах называют студенческими братствами. Люди, вроде бы просто хорошо проводившие вместе время, читавшие книги, гулявшие и веселившиеся, оказались спаянной общностью, в растерянном позднесоветском обществе обладали спасительным чувством локтя и пронесли чувство единства сквозь годы. Книга Дубовца на чудесность налегает, пожалуй, излишне, и там, где на читателя большее впечатление произвела бы сухая опись биографий и свершений участников, у автора – необязательные лирические отступления. Но просто за счет отсутствия конкуренции книга практически обязательна к прочтению всем интересующимся современной белорусской культурой и общественной жизнью.