Гитлер хотел истребить всех евреев – за годы Второй мировой войны 6 миллионов убили. Их преследовали, загоняли в гетто и концлагеря, убивали и издевались. Тяжелее всех приходилось детям. CityDog.by встретился с двумя выжившими в гетто минчанами – в годы войны они были детьми.
Фрида: «Я была уже старухой, мне было 8 лет. И я очень боялась смерти»
В октябре 1939 года в Польше появилось первое гетто. До конца войны в Восточной Европе создадут еще по меньшей мере 800. В Минское гетто попало больше 100 тысяч людей, но выжило меньше 10 тысяч. Труднее всех пришлось детям.
Фрида Рейзман вспоминает, как 4 дня провела в «малине»: так назывались убежища, в которых прятались от нацистов.
– Мне было шесть лет в начале войны, – вспоминает женщина. – Родители снимали домик на улице Мясникова. В район гетто мы не попадали, так что пришлось переехать к папиной тете. Одна комната – девять человек. Спать на полу даже негде было. Там мы жили до первого погрома.
На фото в центре – семья Фриды.
Узники концлагерей Минское гетто считали более страшным, чем Освенцим. Они рассказывали, что после работы в концлагерях можно было спокойно поспать. Здесь же покоя не было ни днем, ни ночью. В гетто не было еды, воды, дров для отопления. Зато был бандитизм и вечный страх смерти. Многие умирали от простого голода, их тела выбрасывали в ямы. Других расстреливали или вырезали. В той резне выжила одна девочка – спряталась в печи.
– Людей ведут на смерть. Там наши близкие и родные. И крик стоит такой, что до сих пор в ушах. Мама после одного погрома помчалась – видимо, там кто-то жил из друзей или родных. А по правой стороне улицы вниз течет река крови, – вспоминает Фрида. – А еще немцы, когда подопьют, заезжали «повеселиться». У какого дома они остановятся – неизвестно. Но, когда мы приходили туда утром, видеть оставшееся было невозможно. Если бы они расстреливали людей – они их резали.
Минские евреи сопротивлялись – по версии историков, именно еврейское подполье дало мощный толчок всему минскому подполью во время Второй мировой. Папа Фриды Вульф Лосик выводил людей из гетто и доставлял оружие. Потом он основал партизанский отряд имени Кутузова. Какие поручения он выполнял, неизвестно – все в папке «Секретно».
– Зимой 1942-го к нам нагрянуло гестапо. Папа успел вынести оружие. А мы ведь стали уже очень умными: дети тогда были стариками. Когда они искали, я выскочила из дома. В сенях увидела часового лицом ко мне. Он отвернулся – и я во двор, спряталась в туалет.
Когда и кто вытащил меня – не помню. Тогда были очень сильные морозы: я не чувствовала рук и даже ног. А потом очнулась в огромном зале. После я узнала, что это была кукольная фабрика. Она стояла на месте кинотеатра «Беларусь». Вижу – на бильярдном столе женщина. Мертвая. Ее уже крысы обгрызли. Потом подпольщики передали меня маме.
Фрида вспоминает первый погром. Братья женщины спрятались под досками у черного входа: тогда немцы еще «не соображали и не искали». Ее с папой загнали на улицу, по которой шла колонна смерти. Там была и мама Фриды: женщина постоянно двигалась назад, оставаясь в хвосте. Вульф показал аусвайс (удостоверение личности во время оккупации) – рабочих тогда не забирали. Им повезло спастись, а вот тете и ее дочери с внучкой – нет.
Не колонна, так другое. Семью Фриды вместе с другими евреями поставили на колени у стены хлебного завода. Было холодно, но немцев это не волновало. Наоборот, ходили и хлестали людей нагайкой.
Из гетто Фриду «вывела медаль старшего брата». Лазарь, как и отец, пошел в партизаны. Он подорвал 17 эшелонов. «За 6 тогда давали Героя Советского Союза, но не евреям», – подмечает женщина. Зато у Лазаря была первая в Беларуси партизанская медаль. Какой-то крестьянин захотел такую же – и брат послал его вывести мать и сестру. Тот мужчина спас еще 10 человек, а потом погиб. Среднего брата уже не было: расстреляли зимой. Об этом Фрида с мамой узнали после освобождения гетто.
– Я была уже старухой, мне было 8 лет. И я очень боялась смерти. То, что я жива, – тоже сопротивление, – говорит Фрида. – Но про это в советские годы забыли. Нельзя было ни говорить, ни писать, ни вспоминать эту тему.
Я была очень способна к языкам. С третьего класса в школе мы учили английский, и я решила поступить в иняз. Поступала вместе с одноклассницей – ее приняли. Мне открытым текстом сказали: «Нам нужны национальные кадры». Поступила на заочное в Москве и стала работать начальником ОТК трикотажной фабрики.
Владимир: «Звук от погромов не забыть никогда»
– Наша малина вмещала человек 40-50, – рассказывает Владимир Трахтенберг. – Прямо около входа в подвал поставили перегородку, а с другой стороны, на огороде, выкопали еще один выход.
Когда начался погром, немцы подняли люк и бросили туда гранату. Газ от нее, запах этот, до сих пор помню. Звук погрома – это ужас, это крики, вопли, автоматные очереди, лай собак. Помню, как один раз в малине ребенка маминой подруги задушили подушкой – он начал кричать.
Владимиру было три, до этого они с матерью жили в Столбцах. Он подмечает, что среди детей до 5 лет выжило меньше одного процента. Рядом с гетто работал хлебозавод, люди собирались, чтобы просто понюхать запах. Сам Владимир быстро научился, что найденную еду надо сразу же съедать, иначе отберут дети постарше.
Маленький Владимир.
– Гетто – очень сложный механизм. Когда встречался с англичанами, у меня было такое чувство, что они не понимают, что это такое. Ведь даже с точки зрения русского языка гетто – это кусочек огражденной земли, на которой живут люди одной национальности или религии и у них все есть. А здесь нет. Это согнали 120 тысяч человек на полтора квадратных километра. И такому количеству выжить на такой территории было невозможно. Вшивость дикая, грязь.
Была и «хорошая» вещь – немцы боялись инфекций. Они заставляли стариков и детей убирать гетто. «Цветочки не росли», но зато было более-менее чисто.
Хуже было, думает Владимир, евреям, которых пригнали в Минское гетто из Европы. Они не считались с местными, приехали с целью что-то делать, были патриотами. Местные евреи могли договориться и поменять что-нибудь в «русском районе», а евреи из Зондергетто – нет. «Они были живыми смертниками», – говорит Владимир.
Плохо приходилось и местному населению. Оно, может, и хотело помочь, но боялось. Мужчина вспоминает мать своей жены: «Она рассказывала, что придут к ней ночью – она даст им что поесть и говорит: уходите, ради Бога». Таких людей в один момент за это могли убить.
Владимир оставался в Минском гетто до последнего дня. Он вспоминает, что больше немцев тогда боялись литовских и украинских полицаев. Один раз его мать шла по территории в 50 метрах от границы. Ее заметил часовой и выстрелил из винтовки. Пуля пробила шарф, а женщина от страха упала. Она дождалась, пока тот отвернется, и уползла.
– Один раз мы с мамой шли после первого погрома. Я смотрю – на улице лежат люди с согнутыми руками, ногами. Спрашиваю: мама, чего они так, им же холодно? А она мне: они спят, пошли. Тех людей я помню до сих пор.
Я видел много смертей – я профессиональный доктор, 58 лет в медицине. Но не представляю, мы же работали в морге, вскрывали трупы – а те, из детства, были совершенно другие. Это были те люди, которых ты вчера видел живыми.
После войны про это молчали. «Если скажешь, что был в гетто, это была большая проблема», – вспоминает Владимир. В СССР был приказ: все, кто жил на оккупированной территории, – предатели.
Считалось, что узники гетто попали туда, потому что предали Родину. Людям запрещали собираться, вспоминать, говорить.
Из Минского гетто сегодня осталось в живых 9 человек.
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: CityDog.by.
