Известный фотограф – о жизни в Минске: «Что важнее – мыться или печатать фотографии?»

«Комаровка была деревней»

– Раз уж мы начали с «коренных»: как деревенским удавалось попасть в «закрытый» после войны Минск?

– Паспортов у сельских жителей тогда не было. Фактически было как при крепостном праве: человек не мог без справки от председателя колхоза или сельсовета выехать в город. Любой милиционер мог задержать. Только в 60-х государство рабочих и крестьян выдало паспорта тем самым крестьянам.

Я помню, у нас постоянно были домработницы – дальние родственницы из деревни. Институт домработниц тогда позволял взять девушек из села и «легализовать» их в городе. Не так уж нам в семье они и нужны были, конечно, но иногда спасали: мама – врач скорой помощи, а отец – художник. Иной раз нас, троих детей, не на кого было оставить.

– А где вы учились?

– Сначала в 13-й (ее уже не существует), а с четвертого класса – в 50-й школе, на тогдашней улице Захарова, под телевышкой. Это было в 1958 году. Мы еще мечтали с пацанами, чтобы вышка упала прямо на школу, когда там никого не будет (смеется).

– Каким вы запомнили Минск того времени?

– До 11 лет я сам жил практически в деревне, на окраине Минска. Тогда все считалось деревней, что не в центре. Прямо за Комаровским рынком начинался частный сектор, где были обычные одноэтажные сельские дома. Была такая улица Добролюбова, а прямо за ней поле. А там дальше уже и дорога – это была улица Горького, нынче Богдановича, где сейчас «Макдональдс» на площади Бангалор. И был березнячок на болоте – парк Дружбы народов сегодняшний.

Здесь был абсолютно сельский уклад жизни, и на этом поле коровы паслись. Потом запретили держать домашний скот, город как-никак. Ходили участковые милиционеры и прислушивались, не мычит и не хрюкает ли кто-то. Штрафы давали, все как положено при советской власти. Чуть подальше был сельхозпоселок, где уклад был точно такой же.

– На каком языке в то время разговаривали в Минске?

– На моей улице жили и белорусы, и евреи, и поляки. Все было перемешано и перепутано. Говорили на чем угодно: на русском, польском, на трасянке. Моя семья была полностью русскоязычной, и я тоже говорил на русском, совершенно правильном, как мне тогда казалось. Еще до школы, я помню, поправлял кого-то, когда слышал не совсем русские слова.

Первое сомнение в правильности моей «русскости» появилось, когда я попал в деревню – среду, где все говорили на белорусском. Сельские дети меня дразнили и коверкали мой мягкий «ч», звонкие согласные, оканье.

До 4-го класса в городской школе белорусский язык мы не изучали. А вот в сельских школах с первого класса все учебники были на белорусском. В этом я убедился, когда в первых экспедициях по сбору информации для издания «Свода памятников истории культуры Беларуси» побывал во многих деревенских домах. Так что за «мову» я в то время был спокоен.

– Куда вы переехали из «деревенской» Комаровки?

– Я был в 4-м классе, когда мы получили квартиру на улице Захарова. Сейчас этот отрезок улицы называется Киселева, а тогда Захарова была в обе стороны от круга, от площади Победы. Тогда она называлась Круглой, только в 1954 году появился обелиск, а в 1958-м площадь обрела сегодняшнее название. На ней были знаменитые круглые часы, под которыми мы назначали свидания.

Когда мы переехали на Круглую, центр был фактически готов. Самые ранние воспоминания о городе – это кинотеатр «Первый». Его построили пленные немцы, он стоял там, где сейчас находится гостиница «Минск». К нему был подход с улицы Володарского. Когда-то там еще был знаменитый магазин грампластинок…

«Сапожник брал шило и раз – себе в коленку»

– Правда, что вы работали в Красном костеле?

– В 1966 году я устроился работать на Минскую киностудию научно-популярных и хроникально-документальных фильмов. Им требовались ассистенты оператора – люди со средним образованием, владеющие фотографией.

Там, в Красном костеле, когда-то начиналось белорусское кино. Весь «Беларусьфильм» располагался здесь же; когда построили здание на проспекте, его переселили туда, а «хроника» осталась на месте.

– Как и когда вы познакомились с фотографией и почему решили ей заниматься профессионально?

– Снимать я начал в 9-10-м классе. Первая камера была «Зоркий 5С», ее отцу подарили, и я втихаря от него брал ее несколько раз. На уроке кого-то щелкну, у доски одноклассника, учительницу. Снимал все подряд. Это было настоящее таинство: темная комната, проявка, ожидание результата. Такой холодок всегда вызывал весь процесс: а что же там получится? Помню постоянную битву за ванную комнату: что важнее – мыться или печатать фотографии. Все рождалось дома, а химикаты мы сами покупали в магазинах.

– А учились на фотографа?

– Всерьез учиться фотографии в Советском Союзе было негде. ГПТУ учило «бытовиков»: фотокарточки на паспорт, партбилет и на память о свадьбе. А работать они шли в салоны фотографии, которые в простонародье называли просто «фотографиями». Там же можно было заказать и «художественный портрет». Конечно, среди них встречались и настоящие мастера своего дела.

А в том же самом кинотеатре «Первом» был «холодный» фотограф, который за время киносеанса делал фотографии. Ты приходишь в кино, фотографируешься, а через 1,5–2 часа забираешь фотографии. По тем временам – фантастика! Пленку он высушивал спиртом, тут же у него была небольшая лаборатория, где он и печатал снимки. Там же был и «холодный» сапожник.

– Почему «холодный»-то?

– Потому что они сидели в этих будочках, деревянных, не отапливаемых и мерзли (смеется). У сапожника-фронтовика был протез. И у него была «коронная фишка»: делает он, значит, что-то шилом, а потом раз – шило в коленку! Все вздрагивали! А он улыбался и продолжал шить или чинить обувь. Сам сервис по тем временам был удивительный: человек брал обувь, выдавал тапочки на время сеанса, за это время чинил ее. Это в 50-е годы!

– После армии вы вернулись в Минск, верно?

– Да. Я уже в армии «отлынивал от службы» с помощью фотоаппарата. Несмотря на то, что там была секретная техника и камеры не разрешались, даже офицерам. И была газета дивизионная, где я стал внештатным корреспондентом.

Фотографии, которые я отправлял в газету «Во славу Родины», сперва не публиковали. А потом к нам приехал известный в то время фотокорреспондент Кольченко, мы познакомились, через неделю смотрю – валом пошли мои фотографии. Тогда напечататься в прессе было вершиной мечтаний! Гонорары даже стал получать – 3 рубля (!) за фотографию в республиканской газете. Вернулся домой с приличной сумой денег.

После службы по объявлению устроился фотографом в Институт искусствоведения, этнографии и фольклора Академии наук. Директором института тогда был Петр Глебка, народный поэт Беларуси. Он меня на работу принимал, минут 15 со мной разговаривал, с пацаном, который пришел из армии. Там я проработал года три, потом меня переманили в Театрально-художественный институт (БГТХИ), ныне Академию искусств. Я преподавал фотографику, выдержал года полтора. Мне все-таки хотелось прессы, публикаций, отдачи, фотожурналистики – а потом уже и издательской деятельности.

– Если я правильно понимаю, именно в академической среде вы стали говорить по-белорусски. Что вообще было странно для столичного Минска, где «беларускамоўных» не особо приветствовали...

– Я начал пробовать говорить на белорусском языке после первых поездок и соприкосновений с белорусской самобытной богатейшей культурой. Я начал понимать, в какой стране живу.

К сожалению, на белорусский язык в городе реагировали отрицательно. «Колхозник», «деревня» – стереотип был, безусловно! После войны действительно было много приезжих. Но не только белорусов. Советская власть тщательно «перетасовывала» население. Так было проще управлять массами. Когда у человека есть национальное самосознание, когда есть понимание своих корней, ценностей – это другое дело, здесь сложнее навязывать идеологию и прочее.

– Белорусский язык вы изучали самостоятельно?

– Сначала на слух как-то воспринимал, потом, когда возникло «беларускамоўнае» окружение, поневоле приходилось подтягиваться.

– А давно вы начали писать стихи на белорусском языке?

– Между стихами и «вершамi» есть разница для меня. Русские стихи напишут и без меня (смеется). Стишки я пописывал в юные годы. А потом, когда одна персона заявила, что на белорусском языке нельзя ничего путного сделать, что те, кто говорят «па-беларуску», могут только говорить, а делать ничего не могут, – тогда меня зло взяло! Так первые «вершы» и были написаны. Да, сперва что-то на злобу дня, политического плана.

А потом переросло в потребность излагать свои мысли именно на «беларускай мове ў вершаванай форме». На сегодняшний день мною издано два сборника: «Агульны сшытак» и «Ліхтарыкі», для которых предисловия были написаны Рыгорам Барадуліным, чем я очень горжусь!