Парней посадили за «политику» в тюрьму – они в камере устроили настоящую вечеринку и пригласили друзей с родственниками. Интересная история, почитайте

История филоматов – это первый случай массовых репрессий против беларусов, которые просто думали не так, как того требовала самодержавная власть.

Адам Мицкевич, Ян Домейко, Томаш Зан, Ян Чечот – и еще полторы сотни студентов с беларуских земель. Это филоматы, «прамяністыя», филареты, участники 50 тайных обществ и фигуранты крупнейшего в Европе студенческого процесса 1820-х годов. Целое поколение элиты, которое выросло между наполеоновскими походами и восстанием 1830 года. Они не подняли восстания, потому что просто не успели.

Один стал лучшим польским поэтом, другой – национальным героем Чили, третий открыл в России нефтяные месторождения. Кто-то стал минерологом, кто-то – монголоведом, кто-то добрался аж до Китая. Но вернуться домой им разрешили только через много лет.

Они ненавидели оккупантов, но и с российскими декабристами им было не по пути. И ещe они были первыми, кто заинтересовался беларуским языком и рассматривал крестьян как равных себе граждан.

Всe начиналось с приколов

В 1817 году несколько студентов Виленского университета из гимназий Минщины, Новогрудчины и Гродненщины создали тайное общество.

Двор Виленского университета и университетский костел святых Янов.

Это не было литературное объединение: Мицкевич, Зан, Сузин учились на физико-математическом, Чечот, Малевский и Рукевич – на юридическом факультете.

Назвались филоматами – «любителями наук», – когда их любимый преподаватель истории Иоахим Лелевель рассказал, что сам играл в такое общество с однокурсниками, когда учился в университете.

Для тех, кто хотел тусоваться в обществе, было одно условие: каждый филомат должен был раз в месяц делать доклад или читать новую поэму.

Сначала филоматов интересовало только саморазвитие, но через год они заговорили об общественном просвещении, освобождении крестьян, образовании для них. То есть выработали политическую программу.

Молодeжная субкультура «прамяністых» – они затыкали носы, услышав ругательства

А для прикрытия и забавы весeлый Томаш Зан придумал общество «прамяністых» – не тайное (в отличие от филоматов). Оно напоминало молодeжную субкультуру. Участники превратили свою жизнь в морализаторский перформанс: например, услышав брань или «неморальные разговоры», затыкали носы. Это стало виленской модой.

Камень филиаретов в лесу около деревни Карчeво (Барановичский район). Здесь собирались участники тайных обществ. Рядом, в усадьбе Тугановичи, жила Мария Верещака – возлюбленная Адама Мицкевича. Фото конца 19-го века. Камень стоит и сейчас.

Встречи «прамяністых» проходили под кодовым названием «Молоко и поцелуи». На рассвете в назначенное место за Вильней стекались студенты – небольшими группами, чтобы не привлекать внимания полиции. Там уже ждали вeдра с молоком и пироги (молоко было символом благотворительности). Собраться могло до ста пятидесяти человек. «Мы бегали по траве, пили молоко, а кто-нибудь повеселее читал отрывок своего произведения» (это цитата из предисловия Кастуся Цвирки к сборнику «Філаматы і філарэты», Минск, 1998).

Зан вспоминал: «Я крикнул: приступайте к поцелуям! Все кинулись ко мне, и я поцеловал пятьдесят голов… После молока все по очереди подходили ко мне, я целовал их головы и свою для поцелуев всем подставлял. По-разному все это понимали, по-разному говорили. Только один из всех плохо всe понял, нехорошо говорил».

Компания была исключительно мужской – женщин в те времена в университет ещe не принимали.

Филоматы устраивали вечеринки в княжеском дворце, когда хозяина не было дома

Как студенты филоматы много веселились, любили, пили. Один из филоматов Юзеф Ежовский сделал характерный рисунок: он сидит за столом, рядом сидит Платон, на столе – Гораций и бутылки пива.

Они устраивали вечеринки не только в лесу или дома: Онуфрий Петрашкевич подружился со смотрителем дворца Пацев, и, когда хозяина не было, филоматов пускали во дворец. «Вспомнив о тебе, мы загрустили – но всякие заботы тонут в хорошем питье!» – писали друзья Адаму Мицкевичу, который поехал по распределению учителем в Ковно и очень там скучал.

Валентий Ванькович. Адам Мицкевич на скале Аюдаг, 1828 год. В письмах филоматы обсуждали, что на этом портрете их Адам очень похож на себя и вайб от него такой же, как в жизни.

Мицкевич в Ковно влюбился в замужнюю женщину: «Я загляделся, как она раздувает угольки под кофейником, чтобы сварить кофе! Румяное, а скорее распалeнное лицо заставило меня увидеть в ней ангела, Венеру… Словом, я решил не бывать у Ковальских два месяца».

Ян Чечот на каждое празднество писал песенки и посылал их друзьям – даже из Минска, куда наниматели Радзивиллы отправили его как писаря. Из-за этой радзивилловской работы он так и не окончил университет.

Лидером «прамяністых» был минчанин

В Минске учился и Томаш Зан – самый харизматичный из филоматов.

«Еврейка с оберточками, немец с гречневыми пирожками, звонарь-иезуит, сумасшедший Янка, сморгонские медведи, звуки церковного колокола, сад Корнеева, Золотая Горка и Кальвария – вокруг всего этого крутились мысли минских детей до 1812 года», – так он описывал Минск.

Отец Томаша был повстанцем Костюшко (жена с маленькими детьми в это время прятались в лесах под Молодечно). Сам 16-летний Зан рвался в армию Наполеона – бороться за восстановление Великого Княжества Литовского, но отец не отпустил.

Портрет Томаша Зана авторства Валентия Ваньковича, ещe одного выпускника Виленского университета. Портрет был написан в Петербурге: Зан возвращался из ссылки, а Ванькович готовился к эмиграции.

У Зана было прозвище Треугольный Лоб, а ещe – Баба (за румяные щeки и переменчивость настроения). «А Томаш – не баба!» – начинал Зан весeлое письмо Адаму Мицкевичу. Кстати, давать друг другу клички филоматы умели хорошо: Антона Эдварда Одынца, который очень любил целовать дамам руки, прозвали Паном Смоктальским.

Как филоматы ввели моду на беларуский язык

Все студенты были детьми шляхты из окрестностей Новогрудка, Минска, Гродно – мелкой и не только, но все росли среди крестьян и знали беларуский язык.

В своем кругу они сочиняли поздравительные поэмы и посвящения на беларуском языке.

«Лісічка, жоўты грыбок, слімакоў не баіцца, не точыць яго чарвячок, eн у лесе блішчыцца, – писал Чечот поздравление другу, – дык будзь, як лісічка, здаровы!» – всe в рифму и с барочными оборотами. Это началось как шутка и переросло в моду в культурных кругах.

Ян Чечот в предисловии к собранным им «Сельским песенкам» отмечал, что на беларуском в его детстве (то есть в конце 18-го и начале 19-го века) любили разговаривать между собой старые паны.

А Томаш Зан уже в ссылке на Урале, чтобы не захиреть, изучал насекомых и планировал написать «песни для беларуских крестьян на каждое время года».

В произведениях филоматов видно, как они пытались осмыслить свою связь с беларуской культурой. Чечот формулирует: язык, «который мы сегодня называем простонародным, был когда-то общим для всех наших предков. Нашим крестьянам мы обязаны тем, что они сохранили».

Студент-юрист Михал Рукевич предложил включить в устав филоматов пункт: «Каждый член общества, который имеет крестьян, обязуется за шесть лет научить их читать и писать и освободить их, начиная с самых уважаемых».

Филоматы увидели в беларусах граждан и отдельную нацию. Одним из постулатов «прамяністых» было «любить природный язык и изучать его, помнить славу и подвиги предков и по мере сил умножать их».

Сын ректора Виленского университета Франтишек Малевский был одним из создателей Общества филоматов.

Филоматы опередили свое время. Нельзя быть гостем на своей собственной земле, говорил филомат Франц Малевский, сын ректора Виленского университета. Малевский, прекрасно владевший языками и защищавший магистерскую на латыни, предложил составить инструкцию по изучению Беларуси: студенты брали еe, уезжая на каникулы.

Такие мысли естественным образом привели филоматов к идее освобождения от оккупации. Землю, где жили беларусы, они уже рассматривали как отдельную. Сенатор Новосильцев, который руководил следствием над филоматами, в докладе отметил: «Под словом приверженности к своему краю разумелось не приверженность к Российской империи, но только к губерниям, составляющим Виленский университетский округ».

Обычный путь русского либерала: Новосильцев начинал как реформатор и масон, а закончил как следователь по делу филоматов.

Филоматы называли забавой подготовку восстания

Когда «прамяністых» разогнал ректор, они ушли в подполье и создали общество любителей добрых дел – филаретов. Целью филаретов уже было возрождение Речи Посполитой. Здесь было более 300 человек, причeм не только студенты, но помещики, учителя, адвокаты, пишет историк Захар Шибеко.

Они вели подпольную работу и в письмах использовали шифр. Вот как Рукевич писал о подготовке антиимперского выступления в письме к Зану: «Ничем, кроме забавы, я не занимаюсь. В этой забаве заняты со мной несколько человек. Мы размышляем о средствах, которые помогли бы обществу не унывать, особенно тем, кто, как и мы, сделал забаву целью жизни. Поскольку ни в Гродно, ни в Белостоке нет никаких забав, мы намерены между ними забавы начать. Вокруг живeт несколько человек, которые любят забавы, – они будут с нами танцевать. Мы вас не забываем: тяжeлые времена, но, может, что и вытанцуем».

Тот Рукевич был участником войны 1812 года – 15-летним пошeл за Наполеоном в Москву, а потом оказался в российском плену.

А вот как немолодой Мицкевич в 1855 году шифровал информацию в письмах на родину: «Семейные хлопоты меня поглотили. От завершения этого процесса зависит и судьба всего нашего дома. Из-за этих хлопот мне предстоит отправиться в новое далeкое путешествие». Под семейными хлопотами имелась в виду организация эмигрантских легионов повстанцев и подготовка оружия. По этим делам Мицкевич поехал в Стамбул и там умер – то ли от холеры, то ли был отравлен.

Когда филоматы сидели в тюрьме, к ним на вечеринку пришло несколько десятков человек

Считается, что филоматов арестовали после того, как ученик виленской гимназии Михаил Плятер написал на доске: «Да здравствует конституция 3 мая» (последняя конституция Речи Посполитой). Одноклассники дописали ещe пару комментов.

Это уже была «политика», российская тайная полиция забеспокоилась. В список подозреваемых попало 166 человек. Следствие шло с осени до весны. Филоматы отказывались давать показания.

За этим барочным входом находятся «Базылянскія муры» – бывший монастырь базилиан, где филоматов держали в заключении во время следствия. Сегодня там есть памятная табличка. Фото 1930-х годов.

Математик Будревич, известный «добрым сердцем и полным безразличием к жизненным невзгодам», довeл до бешенства полицмейстера. Тот начал с обычного вопроса: «Как прозываешься?», а Будревич, глубоко задумавшись над какой-то формулой, поднял глаза на друга Петрашкевича и переспросил его: «Как я прозываюсь?»

В Берлине арестовали Франца Малевского. Не получив инструкций от виленских друзей, на допросе он рассказал о филоматах. Полиция раньше знала только о филаретах. За дело взялись с новой силой. 20 человек выслали, а Зана, Чечота и гродненца Адама Сузина приговорили к году крепости (тюрьмы) и последующей ссылке, потому что они взяли на себя вину за организацию обществ.

Филоматы в тюрьме могли передавать друг другу угощения. «Вечером в камеру вошeл стражник с узелком: яблоки, груши, ананасы, миндаль, марципаны, конфеты разных видов посыпались из него… – пишет Малевский. – Запах ананаса приветствовал меня утром. Стражник снова принeс мне от Михала бритву и булочки… Я послал Михалу мою трость с вырезанной сегодняшней датой… Михал прислал булочки, завeрнутые в газету, – любовь и дружба учат быть изобретательными».

После арестов Онуфрий Петрашкевич организовал сбор, и на донаты виленчан подкупили охрану: та позволила филоматам ходить из камеры в камеру и собираться вместе.

Перед отправкой в ссылку к ним пустили родных и друзей. В последний вечер в камере Зана собрались несколько десятков человек: «Чечот под аккомпанемент гитары Томаша пел только что сочиненную песню на народной речи», – все обнимались и рыдали.

Высланные в Сибирь в начале XIX века вынуждены были добираться туда пешком.

Ссылки бывали разные: например, Петрашкевича отправили преподавателем в Московский университет. Не выглядит тяжело – но мать он увидел только через три года. Ей о ссылке не рассказывали, чтобы не волновалась, – говорили, сын уехал из Вильни в Москву «по работе».

«Его величеству было желательно, чтобы мы выбрали место жительства и службу в внутренних губерниях России», – пишет Мицкевич российскому поэту Жуковскому.

После разгрома филоматов и филаретов они продолжали переписку, но вместе больше не собрались.

Филоматы возвращались домой через 20–30 лет: их принимали как героев и выходцев с того света

Когда началось восстание 1830 года, все филоматы, кто только мог, присоединились к нему. Петрашкевича и его друзей-офицеров, которые пытались сбежать в Беларусь, выдали, и их приговорили к смерти. Позже приговор заменили на пожизненную ссылку с лишением дворянства и научной степени.

От Москвы до Тобольска их гнали почти полгода. В дневнике Петрашкевич описывает пересыльные тюрьмы – где получше, где ужасно, а где у охраны нет ничего человеческого… Он смог вернуться в Беларусь только через 28 лет.

Часть филоматов эмигрировала: Мицкевич хитростью получил разрешение на выезд, Домейко сбежал из-под под полицейского надзора, присоединился к восстанию 1830 года, а после его разгрома выехал на запад, в Дрезден. «Твоe намерение вернуться я не очень понимаю, но не могу ни осуждать, ни советовать. Я уже привык к цыганской жизни, но понимаю, какой тяжeлой она может быть. Но вернуться, увидеть, что там творится!.. Впрочем, делай как Бог тебе подскажет», – пишет Мицкевич Игнату Домейко в середине 1830-х. И еще через семь лет, когда Домейко уже был в Чили: «Рекомендую тебе сидеть в Кокимбо, пока не надоест. Может, тем временем забрезжит надежда».

Игнат Домейко с женой Энрикетой де Сотомайор. Они поженились в Сантьяго, когда ему было 47 лет, а ей – 15. Прожили вместе 20 лет. Такие поздние браки были для филоматов обычными – большую разницу в возрасте имели с женами и Мицкевич, и Зан.

Часть филоматов, которые оказались в ссылке и на поселении, жили в состоянии постоянного напряжения.

Можно представить, с какими чувствами где-то в Башкирии Чечот читал письмо от Мицкевича: «За это время я объездил Италию от Сицилии до Альп, был среди льдов, где начинается Рейн… Завтра еду на зиму в Рим».

«С грустью, досадой и страхом читал я в газетах донесения комиссии о польских патриотических обществах – там упоминается и мое имя…» – пишет Зан, тревожась, что о нем снова вспомнят. Зан на Урале занялся геологией, нашел золото под Самарой, нефть в Приуралье, за это император позволил ему переехать в Петербург – но не в Беларусь. В Петербурге его стали вызывать в третье отделение – тогдашний аналог КГБ: в Вильне раскрыли заговор против царя.

Зан вернулся домой через 17 лет. «Во всех шляхетских усадьбах его принимали как героя, как выходца с того света», – пишет Кастусь Цвирка. В 50 лет он женился – на молодой Бригиде Свентожецкой: «Я увидел в ней саму Литву, которая встречает своего сына, ангела, который напоминает мне молодость, и божество, предсказывающее счастливое будущее».

Декабристы писали, что беларусы знают русских не лучше, чем китайцев.

Школьный учебник пишет, что филоматы «поддерживали тесные контакты с русскими дворянскими революционерами-декабристами». На самом деле мало кто из филоматов хорошо относился к русским, а контакты с декабристами были вынужденными – им приходилось вместе отбывать ссылки.

Онуфрий Петрашкевич после ссылки и 28 лет на чужбине.

Казначей и архивист филоматов Онуфрий Петрашкевич «ненавидел москалей как пекло», – вспоминал Домейко. На суде над Заном следствие припомнило ему, что «ещe с детства, с молодечненской школы, он презирал власть и писал неблагонадeжные стихи». А гимназистом он организовывал игры: армия силы (Российской империи) против армии любви (Речи Посполитой).

Чечота на суде обвиняли «в чтении на собраниях филаретов дерзких и ругательных стихов против россиян и в произнесении приветствий и речей, противных верности российскому престолу».

А что касается декабристов, с которыми филоматы якобы имели «тесные связи», то их демократизм сочетался с откровенным российским шовинизмом, пишет историк Захар Шибеко. Например, Павел Пестель планировал полную русификацию нерусского населения, все языки и все самоназвания народов он планировал запретить.

Декабрист Никита Муравьев писал матери, что беларусы знают русских столько же, сколько китайцев. Сам он в своей конституции предложил разделить беларуские земли на Западные с центром в Вильне и Днепровские с центром в Смоленске. Это был проект Российской федерации по аналогии с США.

Домейкозавр – динозавр, останки которого нашли в Чили и назвали в честь Игната Домейко. В честь шляхтича, который был вынужден уехать из Беларуси, в Чили названы улицы, национальная библиотека, порт, горный хребет в Андах, минерал и малая планета, открытая чилийским астрономом.

Филоматы могли бы стать общественными лидерами своей страны, если бы эта страна у них была. Опередив свое время, они стали символом, памятником идеалу, тенями перемен. Кто-то стал минерологом, кто-то монголоведом, кто-то ректором Казанского университета – это не дало светлым умам погаснуть, но мало помогало двигаться к цели: «Служить своей земле».

Почти все, кто дожил до амнистии, вернулись в Беларусь на старости лет. Все они до конца жизни держали друг друга на виду, хранили архивы друзей, помогали деньгами («узнал из газеты о твоем наказании, высылаю 50 рублей» или «средств нет, но посылаю свое благословение», – тогда еще не придумали формулу «обнимаю»).

И в самых тяжелых испытаниях они сохраняли юношескую жизнерадостность. Об этом писал Зан друзьям в соседние камеры: «В нашей дружбе мы взрастили такой характер, который даже в самых тяжeлых условиях поможет нам быть довольными и счастливыми. Даже если нас расстреляют, пар от нашей крови согреет тех, кто останется жив».