Экзистенциальный терапевт о том, почему люди теряют смысл жизни

– Скажите, экзистенциальные проблемы человека всегда одинаковые, или временами какие-то из них обостряются?

– Экзистенциальные проблемы – это даже не проблемы. В философии их называют экзистенциальными данностями, то есть они даны всем. И в процессе терапии важно понять, как данности или жизненные обстоятельства превращаются в проблемы. Один экзистенциальный классик писал, что человечество живет в усредненной повседневности – это называется неаутентичное существование. Это не плохо и не хорошо: когда мы живем «как все», не особенно задумываемся даже о собственной жизни. Чему-то нас научили родители, что-то рассказали в школе, что-то мы взяли из телевизора и интернета. И сценарий этот сейчас довольно прозрачен и включает, как правило, материальные достижения: машину, квартиру или дом. Современные родители обязательно должны отправить детей в институт, не важно какой, впрок. Не важно, как ребенок учился в школе, любит ли он учиться. Это не образование дается, как правило, а диплом «высиживается». Это, кстати, хороший пример неаутентичного, или усредненного, мышления.

– А что такое усредненное мышление?

– Это мышление, на котором основана «усредненная повседневность». Когда люди не берут на себя ответственность за происходящее с ними, не задумываются конкретно над своей жизнью. Мы часто слышим: «ну так надо», «все так делают». Человек руководствуется принципами «так говорят». Вроде как все должны получить высшее образование. Но зачем и что с ним потом будут делать, мало кого волнует. Или все говорят, что выглядеть надо так-то и так-то, смотреть – вот это. Думать – вот так. И мы этим усредненным пониманием руководствуемся, не осознавая, зачем это нам и почему мы именно это для себя выбираем.

– И как выйти из такого усредненного существования?

– По идее, в жизни человека уже есть «средство», которое может вывести его из усредненного состояния, – это осознание своей смерти. Смерть – единственное, что мы не выбираем, единственное, что, мы точно знаем, случится с каждым из нас. Смерть, а значит и смысл, осмысленность жизни вообще неразрывно связаны. Если бы жизнь была бесконечна, то не было бы никакого смысла делать что-то, ведь это можно было сделать через сотню лет. Так что осознание своей смерти вырывает нас из усредненного существования, заставляет сделать что-то важное для себя и своей жизни сейчас.

– Получается, что смерть, с одной стороны, придает нашей жизни смысл, а с другой – вызывает сильный страх?

– Да, поэтому говорить о смерти в нашей культуре не принято и даже неприлично. Произнести фразу «я умру» гораздо хуже, чем выругаться. При этом смерти обычно боится тот, кто не живет, по сути. То есть живет, конечно, ходит на работу, но живет «неполной», неинтересной жизнью, не так, как в глубине души хотелось бы.

– А страх смерти отличается от всех остальных страхов?

– Любой страх – это опредмеченная тревога. Тревога присуща каждому из нас – это, по сути, жизненная энергия. Если мы не направляем ее на действие и реализацию каких-то своих дел, то эта тревога беспокоит нас – выносить это состояние очень тяжело. Поэтому мы переносим ее на какой-то определенный предмет или случай, чтобы бояться чего-то конкретного.

Чем более обеспечен человек и чем менее он занят делом, которое ему по душе, тем больше у него желания и возможностей «потратить» тревогу на развлечения, поездки, экстрим. Или заглушить ее чем-нибудь.

– То есть если человек бесконечно ищет новых развлечений – это симптоматично?

– Если мы говорим о смысле, то я думаю, что да. Иногда люди приходят и говорят, что потеряли смысл жизни. Но, чтобы что-то потерять, это надо иметь. Жизнь хаотична, и если не создавать смысл, то его и не будет – или его навяжут. Так что смысл – это что-то, что каждому из нас приходится постоянно создавать в процессе жизни. Кто-то создает в своей, кто-то это пытается делать в жизни своих детей. Люди выходят на пенсию и иногда создают смысл – ходить в поликлинику.

Хорошо, когда мы создаем смысл, занимаясь какой-то созидательной деятельностью, принося пользу людям. Звучит пафосно, но это так. Но в любом случае если человек не хочет работать или не видит смысла в своей деятельности, то он начинает искать, на что тратить время своей жизни. Может быть, на развлечения. Но проблема развлечений в том, что они приносят удовольствие, а не удовлетворение. А удовольствия нам всегда мало – приходится постоянно увеличивать дозу, то есть несколько раз весело, а потом хочется что-то добавить: может быть, алкоголь, а потом, может быть, наркотики.

– То есть удовольствие нас не наполняет?

– Даже наоборот – удовольствия опустошают, а наполняет нас удовлетворение, которое человек, как правило, получает, когда делает что-то для себя или для других, чего никогда не делал. Или занимается любимым делом: например, преодолевает какую-нибудь трудность.

Случается, что в детстве у ребенка есть понимание «для чего я и зачем», но потом, в процессе социализации, оно «теряется». Часто дети хотят что-то делать руками, но родители их убеждают, руководствуясь своим смыслом, что это не престижно и не принесет много денег: «Зачем тебе быть поваром (парикмахером, портным) – иди работать в банк». Потом всю жизнь человек занимается нелюбимым делом, а мог бы получать удовлетворение от своей работы.

– А почему программа, которую нам дают родители и общество, не может дать нам ответ в наших поисках смысла?

– Потому что это всегда очень личный процесс. Кстати, именно от него и можно получить то самое удовлетворение. Социум, скажем, сейчас транслирует нам смысл в виде денег, но деньги как смысл – субстанция ненадежная. Лучше, когда смысл есть в процессе, а не в конечном результате. Тогда деньги приходят как приятный побочный эффект, полученный в результате того, что человек увлеченно делает. Ко мне иногда приходят бизнесмены, которые не хотят ходить на работу к себе самому, на свою фирму, которую создали для зарабатывания. И это тоже проблема смысла.

Людям трудно во всем этом разобраться еще и потому, что они держат внутри очень высокий уровень страха и напряжения. Скажем, отчужденность, как мне кажется, – это тоже проблема страха.

– Кстати, об отчужденности. Как вам кажется, человек в современном мире более одинок, чем раньше?

– Если мы говорим об экзистенциальном одиночестве, то человек всегда одинок – он рождается в одиночестве, умирает в одиночестве и перед каждым жизненным выбором тоже, по сути, стоит в одиночестве. Все эти опыты нельзя ни с кем разделить, поэтому одиночество – данность нашей жизни. Проблемой это становится тогда, когда ты один и думаешь об этом. Отчужденность – это не проблема одиночества.

– Но чаще всего, говоря об одиночестве, человек все-таки имеет в виду отсутствие партнера.

– Сложно говорить о таких вещах в общем, но даже если женщина, к примеру, говорит, что одинока и не может найти себе мужчину, то возникает вопрос: а почему она одинока? Вокруг столько людей, столько мужчин. Часто это проблема страха, потому что люди боятся любви, ведь любовь – это отдавать, а не брать, и ради любви придется чем-то пожертвовать.

– Сейчас же, наоборот, все вокруг говорят, что жертвы в любых отношениях – это плохо.

– Вообще-то, пожертвовать придется не собой, а некоторой частью – своими иллюзиями. Просто для того, чтобы увидеть другого человека, услышать его. Очень часто женщины, которые говорят об одиночестве, полны иллюзий: мол, я такая умная и красивая, а разве он будет меня достоин? А что он мне может дать? В браке речь идет о взаимных уступках. А как же гордыня? Конечно, вообще без иллюзий человек не может жить. Мы все время забываем, что за все в жизни надо платить. И иллюзии – не самая высокая цена за то, чтобы быть вдвоем. Опять же всегда можно создать новые.

– А как разобраться, что какие-то твои взгляды или ценности иллюзорны?

– Ценности – это уже не про иллюзии. Как правило, о ценностях люди говорят лозунгами. Или это называется «декларируемые» ценности. Ценности определяются только делами, поступками. Бывает, клиентка мне говорит, что верность для нее – ценность. А потом оказывается, что у нее одновременно и муж, и любовник.

– Вы говорите, что любовь – это отдавать. Но, наверное, мало кто знакомится с человеком с мыслями «что я могу ему дать?».

– Поэтому и семьи такие непрочные: пожили немного – и разбегаются, а ведь даже и не попробовали толком. И все эти разговоры про «у нас прошла любовь», а ведь она даже и не начиналась. Вообще, «любовь» – очень замыленное слово, я бы говорила о том, что у человека есть потребность в любви.

Когда клиентки говорят: «Я его так любила, а он….», я спрашиваю, что такое любовь, и предлагаю отрывок из послания к Коринфянам: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». Просто потому, что у меня нет определения любви, я и пользуюсь этим. И спрашиваю: «А у вас было так, когда вы его любили?» Ни один человек не ответил положительно.

– Мы много говорили о выборе, но как-то косвенно. Скажите, стало ли нам сложнее выбирать?

– На бытовом уровне да – кругом столько товаров. А на том, о котором мы говорили, о жизненном выборе, то чаще всего мы выбираем «не выбирать». Но тут важно помнить, что мы сами несем ответственность за каждый свой выбор – даже когда выбираем не выбирать. Выбор – это и есть свобода, о которой многие мечтают. Это как в шутке, что хорошо бы Статую Свободы на восточном побережье уравновесить Статуей Ответственности на западном. Потому что мы часто говорим о том, что нам не хватает свободы, но не можем справиться с тем количеством свободы, которая у нас есть, чтобы улучшить свою жизнь. Поэтому если клиенты жалуются, что у них такая плохая жизнь, то всегда хочется спросить: а кто за это отвечает?