Нужно знать минчанину: что такое «Белорусский климат» и почему он важен для Минска

Арт-группа «Белорусский климат» была создана в Минске осенью 1987-го и реализовывала проекты в различных направлениях: перформансы, фотография, музыка, живопись, инсталляция, театр, паблик-арт и др. Сейчас участники группы занимаются своими проектами: кто-то, как Филипп Чмырь, ушел с головой в музыку (Drum Ecstasy), кто-то в рекламу (Евгений Юнов), кто-то в поэты (Дмитрий Строцев), кто-то в художники (Алексей Новицкий), кто-то в дизайн и фотографию (тут и перечислять глупо), кто-то в общественную деятельность (Ирина Сухий, Игорь Корзун). CityDog.by встретился с некоторыми участниками группы и поговорил с ними о том, как в Минске рождался один из главных культурных феноменов столицы.

ФИЛИПП ЧМЫРЬ (47 ЛЕТ)

создатель, музыкант, директор группы Drum Ecstasy, художник, фотограф, режиссер

– «Белорусский климат» был создан в 1987 году, когда мне было девятнадцать. А хаотичным, спонтанным творчеством мы занимаемся лет примерно с шестнадцати. Начинали с радиопостановок, домашних концертов, флешмобов, инсталляций: Валик Гришко, Дмитрий Плакс, Алесь Кривощекий, Кирилл Хохлов.

Вверху слева направо: Дмитрий Плакс, Вадим Новодворец, Филипп Чмырь, Надя Шараг, Антон Савченко. Внизу слева направо: Лада Булло, Ирина Финакова (сейчас Казакевич), Егор Дудников, Алла Костюкевич (сейчас Соколова), Валик Гришко, Кирилл Хохлов.

Мы изначально были детьми с хорошим начальным музыкальным и художественным образованием. Нас интересовал джаз-авангард, Малевич, Кандинский – к этому времени они уже были в учебниках. Искусство высокой пробы было открыто, нам его преподавали в музыкальной школе. К нам те же Ойстрах, Казинник ходили с лекциями, а мы ходили в филармонию по абонементам от музыкальных школ. Слушали джазовые программы BBC, знали про Джона Кейджа и его музыку тишины, Led Zeppelin и The Beatles, «Трио Ганелина».

У папы Кирилла Хохлова была вторая в СССР по объему коллекция джазовых записей. Как-то мамин знакомый прямо с корабля привез пластинку King Crimson «Three of a perfect pair». Это Boney M, Kiss и прочая буржуазная гадость были запрещенными (но они гадость и есть). Музыка пэтэушников нас не интересовала.

Мы были настоящими нонконформистами. Мы воспитывались в коммунистической идеологии, в священных идеях интернационализма, самопожертвования и т.д. Мы выросли идеалистами, но приверженцами не коммунизма, а мультикультурализма. И то, что действительность не соответствовала заявке, нас не касалось – просто в определенный момент мы перестали взаимодействовать со страной. А вот как советский мальчик становится нонконформистом? Да никак. Он изначально переклиненный, со сбоем в социалистической программе. Я вот с детства хотел быть рок-звездой. Откуда это взялось – непонятно.

Мы собирались у меня дома, могло быть 17 человек в комнате: стояли, сидели, лежали друг на друге. В общем, не квартира, а проходной двор. Мама была не против – она педагог, – зато все было под контролем.

Еще ездили на заславские карьеры и на нашу дачу в Зеленом. Там было чудесное поле, где мы устраивали ночные дискотеки, переходы с факелами. Но фактор наличия зрителей тоже был очень важен – например, мы могли с песнями отпраздновать 20-летие студенческой революции 1968 года, пройдясь с флагами и плакатами «Занимайтесь любовью, а не войной» по дачным поселкам Союзов писателей и журналистов БССР.

На то время мы часто устраивали флешмобы, превращали улицы Минска в арт-объекты. Например, устраивали неожиданные карнавальные действия: шли, как ни в чем не бывало, человек десять в разных масках по проспекту. Просто так, для проезжающих в транспорте людей. Или рисовали картины клеем на асфальте и поджигали. Свечки зажигали на улице вечером. Или, например, в костеле Святого Роха (на Золотой горке. – Ред.) идет концерт, а мы вокруг лепим снеговиков, потом ставим им на головы плошки и поджигаем. Выходит настоящее языческое капище.

Да, иногда во время флешмобов нас забирали в милицию, применяли меры, но потом все равно отпускали. Помню, в 1986 году Антон Савченко зафиндячил на пешеходной зоне возле Палаца мастацтваў Мадонну с бутылкой. Как результат – мы, такие волосатые чуваки, потом все вместе оттирали асфальт наждачной бумагой.

Что касается внешнего вида. Культа одежды у меня не было – носил все, что можно было купить в магазине. У меня были очень длинные волосы, но я не был хиппи или панком. Моей философией был отказ от всего быта. Я ходил в строительном комбинезоне или в вытертых джинсах, рубашке, старых поношенных пиджаках. На ногах – кирзовые сапоги или офицерские ботинки. И колокольчик на шее, когда работал на заводе. А еще со мной в любую погоду всегда был длинный зонтик. Так и ходил лет с 17 до 26. Мои друзья выглядели примерно так же, только у некоторых еще были фенечки или спецсумки. И никто нас таких не трогал. Хотя, конечно, между «стройками» передвигались перебежками. И волосы старались спрятать под воротник.

А вот в милицию из-за внешнего вида забирали, да. В Питере, помню, за день то ли три, то ли пять раз забрали с улицы. Доходило да того, что милиционеры меня уже просто знали. Однажды в Минске забрали из-за того, что шел в теннисных туфлях без носков. В 30-градусную жару. Не соответствовал образу строителя коммунизма, чего уж там.

Я не собирался тратить жизнь и идти в студенты, хотя у меня вся семья с высшим образованием. Я собирался быть рабочей молодежью. Я хотел убирать пешеходные переходы, но с длинными волосами меня не взяли. Из-за длины волос вообще было очень сложно найти работу. Пришлось поработать на заводе, на почте, на рынке. А в театре я работал с 1988 по 1994 годы: монтировщиком сцены, машинистом, завпостом, старшим машинистом. Там успел поработать весь «Белклимат» – как только чье-нибудь место освобождалось, мы приберегали его для друзей. Мы там и снимали, и экспериментировали. И театр на это смотрел нормально, и свободный график позволял. Ну и получали довольно много по тем временам.

ЛАДА БУЛЛО (46 ЛЕТ)

декоратор, дизайнер интерьеров, преподает на курсах декоративной техники

– Как-то моя подруга и одногрупница Алла Костюкевич привела меня в тусовку Чмыря. Заходим мы к нему в гости: в квартире человек пятьдесят. В комнате у Фила стояли такие невысокие шкафы-шифоньерчики – люди сидели даже на них. Все улыбаются, здороваются, обнимаются. У меня вначале в голове не укладывалось, как родители вообще такое разрешили! Потом уже, когда познакомилась с мамой Фила, поняла – она просто золотой человек. К тому, что позволяла сыну собирать такие гигантские компании, так еще и была крайне вежлива, всех знала, со всеми здоровалась. По сей день, если встретишь ее в городе, интересуется, как дела.

Слева направо: Алла Костюкевич (сейчас Соколова), Вадим Новодворец, Лада Булло, Кирилл Хохлов, Ирина Финикова (сейчас Казакевич).

Одно из самых интересных воспоминаний… Мы где-то в 1987 году всей тусовкой – человек 20-30 – поехали автостопом в Вильнюс. В целях безопасности поехали парами. Подбирали нас обычно фуры, и мы, чтобы запудрить мозги водителям, придумывали истории. Мол, мы бедные влюбленные, от родителей убежали, денег у нас нет, и едем мы на свадьбу к литовским родственникам. А ехали на самом деле посмотреть, не ходят ли фантомы в башне Гедимина. Сидели на площади, жгли свечи и смотрели на огонь. Бродили по городу.

Ездили еще на карьеры, в Зеленое, что-то снимали. Я, если честно, не особо понимала, что происходит: было здорово просто взять вот так и спонтанно большой компанией куда-то поехать. Помню, выходили за дачи и начинали орать. Это было здорово – просто выкричаться, освободиться от отрицательной энергии. Какие-то костры жгли… Но картинка очень размытая, больше запомнились эмоции – ты сидишь такой и понимаешь: здорово-то как, я уже взрослый. Еще мы вместе в кино ходили, на Тарковского, все много читали, особенно Дима Плакс, Дима Строцев, Игорь Полевиков…

Лада Булло, Дмитрий Плакс.

Конечно, каждый в нашей компании был индивидуальностью, творческой единицей. У каждого была гиперчувствительность и высокий уровень эмоциональной сферы. Мы не просто так собирались – мы примеряли на себя творческие профессии: режиссера, дизайнера, фотографа. Каждый искал себя. И почти все нашли.

А вот философии особой не было. Я бы охарактеризовала наше поведение как желание детей, воспитанных в советском строе, быть свободными, не похожими на родителей, вольными делать все, что им угодно. Я не понимала, как это – так много работать на работе, а в выходные – дома или на даче. Мне хотелось быть свободным художником.

Вадим Новодворец, Валик Гришко, Лада Булло.

На одежду мы тогда особо внимания не обращали, хотя, конечно, хотелось красиво выглядеть, подчеркнуть архитектуру тела. Я одевалась всегда хорошо – у меня родственники в Польше, да и сама я шила одежду еще со школы, вязала. Поэтому у меня постоянно в пионерских лагерях крали вещи. А вообще, в тусовку попадали совершенно разные люди – и девочки, и парни, – поэтому все и выглядели совершенно по-разному.

ДЗМІТРЫЙ ПЛАКС (45 ГАДОЎ)

перакладчык, журналіст, заснавальнік Беларускай службы “Радыё Швецыя”

– Я ніколі не быў асабліва савецкім хлопчыкам. Мне было нецікава вучыцца ў навучальных установах – часам, як мне падавалася, я ведаў больш за выкладчыкаў.

Наш настаўнік грамадазнаўства, які праводзіў палітінфармацыі “о текущем моменте”, на школьнай лінейцы неяк выказаў жаданне вывесці мяне на задні двор школы і расстраляць з крупнакалібернага кулямёта. Гэта быў мой восьмы клас. Нагодаў для такога ўчынку ў яго было шмат. Аднойчы нам даводзілі пра заходнюю рок-музыку як прапаганду гвалту, за прыклад настаўнік узяў бітламанію. Я ўстаў і выдаў на памяць “All you need is love”, ну і запытаўся, што ён думае пра гэты пасыл. Ён раззлаваўся, бо не ведаў англійскай мовы. Тут яшчэ аднакласнікі “дапамаглі” – пачалі рагатаць, размаўляць. Палітінфармацыя была сарвана.

Але настаўнікі былі вымушаны мяне цярпець – я быў кшталту вундэркінда, у мяне была так званая фатаграфічная памяць, удзельнічаў у алімпіядах па розных прадметах... Праўда, быў час, калі мяне сапраўды пачалі “шчаміць”, але тут умяшалася маці: пайшла да дырэктаркі і сказала, што лічыць такое стаўленне за праяву антысемітызму ў дачыненні да мяне і будзе скардзіцца вышэй. Школа пабаялася скандалу.

Маімі бліжэйшымі сябрамі былі Філ Чмыр і Валік Грышко. Філ жыў на Чырвоназорнай у нечуванай па тых часах раскошы – трохпакаёвай кватэры. Адзін пакой быў за ім, другі – за яго мамай, а вось трэці поўнасцю належыў нам. Народу ў гэты пакой збіралася шмат – дзверы ўвогуле не зачыняліся.

Міраслава Мікалаеўна, мама Філа, дапускала і заахвочвала да ўсякага роду мастацкіх эксперыментаў. Падсадзіла нас на “вузкую” літаратуру кшталту Кобо Абэ, часопісы “Амерыка”, “Англія”, рэкамендавала ўсё значнае, што раптам публікавалася ў “Иностранной литературе”. Давала, памятаю, глядзець цудоўны альбом харвацкага наівіста Івана Генераліча, выразаныя аднекуль ілюстрацыі з працамі Гюнтэра Юкера і г.д.

Мы заўжды рабілі нешта сваё: ставілі кватэрныя спектаклі, напрыклад “Чалавек-палка” паводле таго ж Кобо Абэ, фатаграфавалі, ладзілі выставы ў пакоях, канцэрты з барабанамі з кардонных каробак. У такія моманты мама Чмыра зачынялася ў сваім пакоі, а на дзверы вешала паперку: “Я ў берушах”.

А ў 1984 годзе мы запісалі з дапамогай двух чатырохдарожкавых магнітафонаў “Юпіцер” эпахальную рок-оперу. Сюжэт быў вельмі закручаны: амерканскі лётчык, бязлюдная выспа, рэпарцёры, якія выводзілі адмоўных герояў на чыстую ваду. Дзеянне, безумоўна, адбывалася за мяжой. Гэта быў сапраўдны радыётэатр, з сапраўднымі гукавымі эфектамі. Выканаўцам галоўнай ролі быў Валік. Мы вынаходзілі ўсё: напрыклад, каб атрымаць гук марскога прыбоя, трэба набраць трохі вады ў ванну і вадзіць па яе сценках масажнай шчоткай з алюмініевымі іголкамі ў гумавай падушцы. Так была сапсавана фаянсавая ванна Міраславы. Ну і пасля ўжо, пад ролі і пад эфекты, мы паўстаўлялі кавалкі музыкі розных гуртоў: Lеd Zeppelin, Slade, Pink Floyd і г.д. У выніку атрымаўся гукавы спектакль, які, дарэчы, гучаў не так ужо і кепска. Безумоўна, усё рабілася для сябе і далей за кватэру Філа нідзе не гучала. Запіс гэты, на жаль, не захаваўся.

Выглядалі мы так, як нам хацелася. Я дзесьці ў 1987 годзе пракалоў вуха. Знайсці завушніцу было не складана – падарыла тагачасная дзяўчына. Але вось праблема прабіць дзірку паўстала адразу, як я паведаміў медсястры, чаму прыйшоў да іх у клініку. Яна выйшла на хвілінку і вярнулася з галоўным урачом, які пачаў душавыратавальную бяседу з “маладым чалавекам, якога чакае армія, а тут такое”.

Ці, памятаю, у годзе 1989-м у мяне з’явіліся чырвоныя штаны, пашытыя з двух сцягаў СССР. А чаму не? Сцягі каштавалі танна, тканіна была якаснай.

Тое ж і з партрэтамі Леніна і сябраў палітбюро: друкаваліся яны на вельмі добрым мелаваным кардоне, прадаваліся па нізкіх коштах у кніжных крамах – дзяржава апекавалася, каб кожны меў магчымасць павесіць у хаце свайго любімага таварыша Грамыку. Цікава, што кардон такой высокай якасці можна было знайсці хіба толькі ў краме Саюза мастакоў, і каштаваў ён нашмат даражэй. А тут набываеш за нейкія капейкі, перагортваеш – і ўсё, можна маляваць. Прычым гэта былі канкрэтна эканамічныя мэты, ніякай ідэалогіі. Ну і прадаваліся партрэты часценька ў рамках з паспарту, якія таксама карысталіся ў нас пэўным попытам.

Увогуле, гэта савецкае жыццё немагчыма растлумачыць. Тым, хто нарадзіўся не ў СССР, вельмі складана зразумець гэту краіну. Саюз быў не “саўком”, Саюз быў сапраўдным таталітарным грамадствам. Незалежная інфармацыя была амаль недаступна. Мы выпісвалі польскія ці венгерскія часопісы, проста каб глядзець на карцінкі ў іх. Шукалі чорна-белыя рэпрадукцыі работ Раушэнберга ці Далі ў кніжках пра тлятворны ўплыў Захада. Капіравалі іх на капіятары маркі “Эра”, які даваў радыкальны фіялетавы колер. Вучылі мовы, каб мець магчымасць чытаць замежныя часопісы. Ну і, безумоўна, не трэба забывацца і на самвыдат з яго амаль нечытэльнымі фрагментамі саракавых копій усяго – ад “Архіпелага ГУЛАГ” да “Бхагават-гіты”. У такіх умовах пра нейкую агульную філасофію казаць не выпадае. Асабіста я хацеў, каб гэта каставае грамадства проста пакінула мяне ў спакоі. Гэта і было маёй асноўнай філасофіяй.

КДБ, канешне, працаваў, але мной не вельмі займаўся: па-першае, я быў самы малодшы, яшчэ непаўналетні. Але некаторым маім сябрам дасталося – здаралася, што і збівалі, і пагражалі, адну маладую дзяўчыну нават пасадзілі... Хаця ў параўнанні са шмат кім іншым з большага нас не чапалі. Безумоўна, мы ведалі некаторых супрацоўнікаў у твар, і на прафілактычныя размовы нас таксама час ад часу цягалі, але гэта былі такія правілы гульні: яны робяць, што ім трэба, мы – што нам. Але раптам ужо ў 1991-м, калі я працаваў у тэатры і Саюзу заставалася існаваць пару месяцаў, мы мусілі ехаць на гастролі ў Балгарыю і мне не далі выяздной візы, не выпусцілі. Мне зрабілі службовы пашпарт для выезду за мяжу, але я не атрымаў яго на рукі. Так бы ён і застаўся ляжаць у сейфе, каб не знаёмая сакратарка, якая мне яго вынесла. З ім я пасля і з’ехаў у Швецыю. Але насамрэч я імкнуўся абыходзіць канфлікты і ніколі не займаўся палітыкай. Калі ж нашы з дзяржавай інтарэсы не супадалі, гэта былі нібыта яе праблемы, не мае.