Минчане как жертвы трагедии в ТЦ «Новая Европа». Психолог о том, что нам делать со своей психологической травмой

С каждым днем мы погружаемся в эту тему все глубже. Работники торгового центра обсуждают произошедшее, девушки на остановке спорят о юридических сторонах наказания 17-летнего парня, комментаторы – о вменяемости преступника. Мы все пережили сильную психологическую травму – и не очень понимаем, что с ней теперь делать. С Александром Янкелевичем разговаривала Саша Савинич.

– Травму можно сравнить с внутренним фильмом, где есть начало и конец. Человек как будто продолжает жить в конкретном отрезке времени и не имеет возможности выбраться за его пределы. Этот фильм может быть либо чрезмерно насыщен эмоциональными переживаниями, либо быть патологически безмолвным. В любом случае часто требуется посторонняя помощь, чтобы выбраться из этого «кошмарного сна».

Есть одна удивительная история японского военнослужащего – его звали, по-моему, Онода, он во время Второй мировой войны воевал в джунглях. Старший по званию приказал ему продержаться в джунглях до прихода подкрепления – «возможно, подмогу нужно будет ждать несколько лет». В итоге в джунглях он провел 30 лет уже после завершения войны – приказ никто не отменил. Разумеется, люди знали о каком-то психе, который убивает их скот. Ему с самолетов скидывали листовки с информацией о том, что война давно закончилась. Показательно, что он воспринимал это как вражескую пропаганду. 

Все закончилось только тогда, когда японские власти нашли престарелого майора из той части, который обратился к солдату и отменил приказ.

Я привожу этот пример как метафору травмы и то, как она начинает структурировать вокруг себя реальность.

– Насколько стоит дальше погружаться в тему «парень с бензопилой»? Ведь даже журналисты, которые занимаются этой темой, переживают ее очень тяжело.

– Такие события из-за своей непредсказуемости являются экзистенциальным переживанием для всех. Мы все знаем, что такое бывает где-то в Америке или в Азии, но это все немного нереально, через экран телевизора. А когда это происходит на соседней улице, смерть проходит совсем рядом.

И самое острое здесь, как мне кажется, то, что это никак не предскажешь, от этого нельзя защититься, нельзя как-то даже быть всю жизнь хорошим, добрым и уверенным, что со мной этого не произойдет.

Я не знаю, как ответить на вопрос, насколько стоит погружаться. Но, если становится тяжело, это повод остановиться и, возможно, обратиться за помощью.

Психологи, которые работают на месте происшествия, обязательно проходят частую супервизию, потому что такая работа требует много внутренних ресурсов. Маркеры ухудшения состояния – постоянная тревога, навязчивые мысли или, наоборот, потеря чувствительности, ощущение нереальности происходящего.

– Наверняка многие, прочитав информацию, сразу представили себя на месте происшествия. Но, чтобы успокоить себя, я например, подумала о том, что произошедшее мало зависело от меня – это элементарное стечение обстоятельств. Я ничего не могла бы поделать. 

– «Я ничего не могу сделать», «от меня ничего не зависит», «я подготовлюсь к следующему событию» – все это, как мне кажется, попытка как-то изолировать прорыв хаоса, встроить его в свою систему координат.

Часто после происшествия многие стараются избегать места, где оно произошло. Люди перестают летать на самолетах, ездить в метро. Место происшествия становится «проклятым». Если я не буду заходить в «проклятые места», со мной ничего не случится. Это хорошо отражено в сказках и мифах.

– А как работают с травмой на Западе?

– В Америке теме посттравматического стрессового расстройства уделяется огромное внимание и выделяются бюджеты. Участие в нескольких разрушительных войнах в ХХ веке оставило в Америке тысячи ветеранов. Количество солдат, которые погибли в результате суицида или саморазрушительного поведения, больше, чем фактически погибло на войне. Такая психотравма трудно поддается коррекции, потому что затрагивает глубокие слои психики.

Стивен Гиллиген, известный гипнотерапевт, описывал травму как нейромускульный зажим. Животные после сильного испуга лежат и дрожат. Дрожь можно заметить у домашних котов и собак. Это выпускание напряжения, зажим не формируется.

Человек, возможно в силу развития мозга, в результате сильнейшего стресса может утратить эту способность. Ситуация травмы настолько превосходит его возможность с ней справиться, уложить в какие-то рамки, что возникшее напряжение формирует психоэмоциональный зажим.

– Стремление как можно больше узнать о трагедии, выяснить, как можно обороняться при нападении, ведет ко все большему погружению в эту тему? 

– Я вижу это как попытку перевести опыт из категории непредсказуемости в категорию «я знаю, как с этим справиться». Базовые знания о самообороне и нюансах поведения в таких ситуациях точно не будут лишними. Это как уроки ОБЖ. Хотя для того, чтобы навыки активизировались в результате стресса, они должны быть натренированы до уровня рефлекса, как у военных.

– А то, что СМИ за последние дни дали невероятное количество информации с фото и видео, – это может как-то затронуть психику читателя?

– Что важнее: много информации или ее отсутствие? Отсутствие может породить невероятные слухи. С информацией наступает определенность.

К тому же, если люди сами репостят и поддерживают, в этом я вижу попытку переработки опыта.

– В то же время стали появляться комментарии на тему, мол, хватит уже, «исписали эту тему вдоль и поперек».

– Это напоминает мне историю с #янебоюсьсказать, когда в какой-то момент стали писать: «Хватит уже рассказывать эти страшные истории».

Я вижу это как психологическую защиту, срабатывает механизм отрицания. Человек говорит: «Если я этого не знаю, значит, этого не существует. Я сейчас закрою глаза, и проблема исчезнет, а вы мне тут мозолите глаза лишний раз. Я живу в хорошем мире, где таких вещей не происходит, и вы в этот мир не вписываетесь».

Ну и, в конце концов, зайти на сайт, открыть именно этот материал – дело добровольное.

– А что касается вопроса ретравматизации: журналисты в течение часа после происшествия стали опрашивать очевидцев – эти действия могут нанести травму свидетелям?

– Разговор с журналистом явно не станет терапевтичным для пострадавшего. Журналиста в первую очередь интересует материал, который ляжет в основу статьи, а не внутреннее состояние очевидца.

Очень важно помочь пострадавшему восстановить картину происшествия, сделать ее целостной, но это возможно лишь в случае эмпатии и внимания со стороны слушающего. Такую работу очень часто выполняют волонтеры, здесь очень важны человеческие качества. Специальные навыки в первую очередь нужны психологу, чтобы не травмировать себя.

– Всегда ли психологический кризис – это плохо?

– Любые психологические изменения начинаются с кризиса. Невозможно начинать работу над собой, когда ты сыт, сексуально удовлетворен и все о себе понял. Когда же становится невыносимо, мы начинаем искать способы справиться, обращаемся к психотерапевту, церкви или медитации.

Это к вопросу комментариев, когда, переживая все это, человек задумается о конечности своей жизни. Такие события, даже если мы являемся лишь опосредованными свидетелями их, ставят перед нами вопрос: а если бы я был там, на месте жертвы? Все ли я сделал в жизни, чтобы вот так в случае чего уйти? Такое событие может позволить изменить ценности и образ жизни. Кризис может быть как травматичным, так и трансформирующим.

– Горе из-за утраты близкого – насколько долго оно может и должно длиться? Как правильно с ним жить?

– Горе – целительное переживание. Есть даже такой термин: «работа горя». Действительно, горе, как смола на отрубленном суке у дерева, способствует заживлению раны. Работа горя в среднем длится около года. Да, это нормально, когда переживаешь горе в течение года.

Между тем горе – одно из самых драматичных и болезненных переживаний, и находиться рядом с переживающим человеком в такой момент, как и раскрываться человеку, – это требует мужества.

Попытка настроить человека на веселый жизнерадостный лад, утереть слезы и подтолкнуть «двигаться дальше» очень часто бывает преждевременной. Нужно преодолеть свой страх и, наоборот, акцентироваться на боли, позволить человеку ее выпустить и преобразовать. Тогда работа горя будет завершена.

КАК ПОМОЧЬ ЧЕЛОВЕКУ ПЕРЕЖИТЬ ПСИХОЛОГИЧЕСКУЮ ТРАВМУ
в первые минуты

Для свидетелей терактов или подобных преступлений пережитые минуты редко проходят бесследно. На Западе в таких случаях работают кризисные психологи. Если мы видим людей, которые только что пережили чрезвычайную ситуацию, им можно помочь, даже не обладая специальными навыками и знаниями:

1) Нужно в буквальном смысле согреть человека – дать ему одеяло или плед. Также важно вернуть тактильную чувствительность, например приобняв и растерев руки. Исключением может стать человек противоположного пола или жертва сексуального насилия.

И, конечно, можно дать чай, сигарету, если человеку курит.

2) Постарайтесь разговорить человека и обязательно выслушать его. Идеально, если человек в первые минуты или часы после происшествия сможет рассказать, что с ним произошло. Вряд ли он захочет еще раз проходить через боль, но это стоит сделать, так как это существенно уменьшит вероятность травмы.

Важно, чтобы человек рассказал все в мельчайших подробностях, вплоть до запаха, цвета. Хорошо, если человек расскажет историю несколько раз, чередуя последовательный рассказ с рассказом в обратной последовательности. И спросите себя: готовы ли вы к тому, что услышите?

Номер службы экстренной психологической помощи:

для взрослых: +375 17 290 44 44 (круглосуточно),

для детей и подростков: +375 17 245 03 03 (круглосуточно).